Орел-завоеватель - Саймон Скэрроу

— Какова наша теперешняя численность?

— А-а. В строю сорок восемь человек, включая нас с тобой и знаменосца. Двенадцать человек в лазарете, трое из них лишились конечностей.

Макрон на момент задумался об этих троих, прекрасно сознавая, какая судьба ждет тех, кого до срока отправляют в отставку.

— Эти трое… есть среди них ветераны?

— Двое, командир. Третий, Гай Максим, поступил в легион два года назад. Получил удар мечом по колену, нога была почти перерублена. Хирургу пришлось ее ампутировать.

— Плохо дело. Очень плохо, — пробормотал вполголоса уже едва различимый в сгущавшейся темноте Макрон. — Две двадцать пятых пособия по выслуге — вот все, что ему положено. На такие деньги не проживешь.

— Он из Рима, командир. Будет получать еще и хлебный паек.

— Хлебный паек, — презрительно хмыкнул Макрон. — Унизительная подачка, вот что это такое. Нет, бывший легионер не должен зависеть от чьей-либо милости. Ему нужны подъемные деньги, чтобы освоить какое-нибудь полезное ремесло. Сапожник, например, может зарабатывать на жизнь и без ноги… даже без обеих. Надо будет скинуться для Максима — обойди вечером наших ребят. А еще вернем ему его долю из похоронной кассы, думаю, никто возражать не будет. Займись этим.

— Есть, командир. Что-нибудь еще?

— Нет. Разве что, когда будешь собирать складчину, скажи ребятам, что завтра мы выступаем. Пусть будут готовы к тому, что подниматься придется до света, чтобы успеть позавтракать, уложиться и подготовиться к маршу. Ладно, ступай.

Провожая взглядом темную фигуру оптиона, шедшего вдоль рядов солдатских палаток, Макрон вернулся мыслями к Гаю Максиму. Тот был чуть постарше Катона, но далеко не такой смышленый. Да что там, попросту туповатый. Здоровенный, рослый, но очень нескладный парень из трущоб Субуры в Риме. Лопоухий, с вечной выводящей из себя дурацкой ухмылкой. По правде говоря, Макрон уже с того момента, как принял центурию, все ждал, что с этим олухом, как он ни старался приспособиться к солдатской жизни, что-нибудь да случится. Однако никакого удовлетворения от того, что его прогнозы в этом смысле сбылись, центурион не получил, и мысль о том, что туповатому молодому калеке в скором будущем предстоит выживать в огромном городе, наводненном ворами и мошенниками самого наихудшего толка, вовсе его не согрела. Впрочем, пожал плечами Макрон, меч, который обрубил воинскую карьеру бедняги, не говоря уже о ноге, мог с той же легкостью обрушиться на любого другого солдата центурии. Скажем, на него самого или на молодого Катона.

С этими мыслями центурион совлек с себя доспехи, надел вместо них шерстяной плащ и растянулся на траве, лениво разглядывая усеянное звездами темное небо. Ночь вокруг полнилась обычными звуками укладывающейся спать армии. Донесшийся со стороны штаба отдаленный звук рога возвестил о смене караула. Постепенно шумы стихали, и в наступившей тишине центурион, словно бы в знак единения с отходящим ко сну людским множеством, тоже заснул.

ГЛАВА 18

— Ну и в чем дело?

— Командир?

Вителлий с самым невинным видом улыбнулся легату.

— Почему ты снова оказался во Втором легионе? Я очень надеялся, что ты теперь в награду за проявленный героизм прочно осядешь возле командующего. Так что же переменилось? — Веспасиан посмотрел на Вителлия с подозрением. — Тебя оттуда выставили или ты сам попросился назад?

— Я сам, — непринужденно ответил трибун. — Сказал командующему, что, когда наш героический легион снова отправится в бой, мне тоже необходимо быть с ним, среди первых. Командующий был восхищен моей отвагой. Очень жаль, сказал он, что таких героев в штабных эшелонах негусто. Потом, правда, спросил, не передумал ли я, после чего отпустил.

— Могу себе представить, с каким удовольствием. Никто в здравом уме не захочет держать у себя под боком императорского шпиона.

— Командир, он не знает, кто я.

— Не знает? Как он может не знать?

— Потому что никто ему не сказал. Наш командующий полагает, что продвижением по службе я всецело обязан моим дворцовым связям. Когда я попросился опять во Второй, он нисколько не огорчился. Позволишь ли мне быть откровенным?

— Изволь.

— Я не уверен, что мой темперамент отвечает представлениям командующего о назначении штабных офицеров. Он слишком суров со своим окружением и готов неоправданно рисковать теми, кто при нем состоит. Надеюсь, ты меня понимаешь?

— Прекрасно понимаю, — ответил Веспасиан. — Я слышал, тебе довелось участвовать в наступлении. Вместе с Девятым.

Вителлий кивнул. Ужас лобовой и практически безнадежной атаки, леденящая уверенность в том, что очень многим, а ему и подавно не суждено уцелеть в лавине стрел и камней, обрушенной на римлян отчаянными защитниками кряжа, были еще свежи в его памяти.

— Я слышал также, что ты вел себя вполне достойно.

— Надеюсь, командир. И тем не менее я предпочел бы там не находиться.

— Верю, как верю и в то, что кое-что еще можно поправить. Служи как подобает трибуну, отринь шпионаж, и не исключено, что мы сработаемся.

— Это было бы замечательно, командир. Но я служу императору и останусь его слугой до кончины.

Веспасиан окинул старшего трибуна пристальным взглядом.

— А мне казалось, что если ты чему-то и служишь, так это собственным амбициям.

— А что в этом плохого? — улыбнулся Вителлий. — Всякий поступивший на службу имеет амбиции и стремится сделать карьеру. Другое дело, что амбиции не должны выходить за рамки возможного, но воля богов неведома никому, кроме самих небожителей. А учитывая перспективу непременного обожествления Клавдия, можно предположить, что он один только знает, как все сейчас сложится и обернется.

— Хмм.

Стремление императора получить божественный статус всегда воспринималось Веспасианом как некий нонсенс. Ведь, не правда ли, весьма трудно поверить, что путем простого голосования римскому сенату дано превратить человека в бога. Тем более столь мало походящего на божество человека, как нынешний правитель Рима. В конце концов, боги отличаются от людей тем, что они бессмертны, а разве то, что Калигула объявил себя богом, помешало врагам убить его? Создавалось впечатление, что обожествление императора свидетельствует о его безумии и предшествует его убийству.

Веспасиан заглянул старшему трибуну в глаза.

— Послушай, Вителлий, идет война, и мы ведем тяжелую, опасную, затяжную кампанию. В таких обстоятельствах мне меньше всего нужен соглядатай, шпионящий за мной и моими людьми.

— А можешь ли ты представить себе лучшее время для ведения шпионской деятельности, командир? Когда мысли людей сосредоточены исключительно на сражении, они обычно меньше следят за своим языком. Что значительно упрощает мою задачу.