Похищение Эдгардо Мортары - Дэвид Керцер

Этот мальчик был сущее чудо во плоти: «Папа пожелал увидеться с ним и пришел в восторг. Дитя благословляет служанку, которая крестила его и тем самым открыла перед ним двери католической церкви». Когда кто-нибудь спрашивал его, знает ли он, кто такой Иисус Христос, его лицо багровело от стыда — стыда за своих предков — и он отвечал: «Иисус Христос — это Спаситель рода человеческого, распятый евреями». В заключение католическая газета шутливо вопрошала: «И кто-то еще хочет, чтобы мальчика, в котором столько веры, вернули в гетто?»[83]

Сообщения такого рода, в большом количестве поступавшие из Рима и распространявшиеся католической прессой по всей Европе, были ответом на набиравшее силу движение, организованное с целью освобождения Эдгардо. Неужели с мальчиком вправду произошли такие перемены? Момоло и Марианна гневно опровергали католические «репортажи» как наглую ложь, однако некоторые их союзники — в том числе и Скаццоккьо, который лично присутствовал на нескольких пресловутых свиданиях Момоло с Эдгардо, — уже не были так уверены в ответе на вопрос, во что же теперь верит и чего хочет сам мальчик.

С точки зрения европейских либералов, у церковной версии истории было очевидно слабое место: ее нелепость просто лежала на поверхности. Брошюра, изданная в Брюсселе в 1859 году и осуждавшая церковь за похищение Эдгардо, вначале рассказывает о том, что предположительно происходило в действительности, а затем сосредоточивается на другой версии событий — той, что излагалась в бельгийской католической газете:

«Его отец следует за ним в Рим, и там ему позволяют увидеться с ребенком. Мальчик больше не хочет расставаться с ним. Он напуган, он хочет увидеть мать и сестер. Он говорит, что готов ехать всю ночь, если потребуется, лишь бы повидать их. Он хочет уехать, но церковники противятся этому». Затем церковь наносит ответный удар. «Начинается настоящая комедия, цель которой — подавить скандал: говорят, будто дитя ощутило непреодолимое призвание. Мальчик плачет — он уже не льнет к отцу, не просит отвезти его к матери. Нет, он стоит на коленях перед распятьем и призывает Пресвятую Мадонну. Он хочет, чтобы его заново крестили. Он хочет крестить всех евреев. Он станет миссионером, чтобы обратить их всех в христианство. И все это — в шесть с половиной лет!»

Кто здесь лжет, а кто говорит правду — более чем очевидно:

Защитники церкви, по-видимому, сами до конца не понимали, что их версия истории многим кажется чересчур приторной и елейной, чтобы в нее можно было поверить. Единственная наиболее влиятельная церковная статья о захвате Эдгардо, которая появилась на страницах Civiltà Cattolica в ноябре 1858 года и отрывки из которой впоследствии приводили другие католические газеты по всей Европе, рассказывала о чудесном превращении, постигшем мальчика, как только тот переступил порог Дома катехуменов. Таинство крещения полностью переменило ребенка:

«Ум его гораздо острее и восприимчивее, чем обычно можно наблюдать у мальчиков, не достигших семи лет». Войдя в Дом катехуменов, «он весь так и засветился счастьем. Он заявил, что не желает ничего лучшего, чем быть христианином… А в его отношении к родителям перемена произошла почти мгновенно». Он принялся умолять директора, чтобы тот ни за что не отдавал его родителям: «Он просил, чтобы его растили в христианском доме, чтобы избегнуть тех соблазнов и, возможно, даже насилия, которые, скорее всего, ждали его под крышей отцовского дома».

В том материале из Civiltà Cattolica обозначалась центральная тема католической версии событий: Эдгардо обрел нового отца. «Я крещеный, — говорил он, — я крещеный, и теперь отец мой — папа римский»[85]. Появилась у него и новая мать — Пресвятая Дева Мария, и новая семья — la grande famiglia cattolica [ит. «большая католическая семья»].

Однажды, согласно еще одной католической публикации, рассказывавшей о первых встречах Эдгардо с отцом в Доме катехуменов, «отец напомнил ему о четвертой из Десяти заповедей, а именно — что нужно чтить и слушаться родителей, а потому он должен вернуться домой. „Я буду делать, — отвечал мальчик, — в точности то, что говорит мне святой отец. Вот он“ — и показал на бюст правящего ныне папы римского». А еще как-то раз, заметив лежащее неподалеку монашеское одеяние одной из сестер (он знал, что оно принадлежит матери еще одного мальчика, тоже неофита в Доме катехуменов), он немного помолчал, а потом грустно проговорил: «Ах, если бы и моя мать тоже облачилась в одежду сестры!»[86]

Если Эдгардо и вправду говорил отцу, что не хочет возвращаться с ним домой и что теперь он считает своим настоящим отцом папу римского и хочет посвятить всю жизнь обращению евреев в христианство, то ни одного из этих заявлений Момоло, похоже, не слышал. Его собственные впечатления от встреч с сыном резко отличались от того, что писали в католических газетах, и его заботили отнюдь не мысли о том, во что теперь верит его сын, или о его якобы чудесном обращении. Момоло думал в первую очередь о препятствиях, которые вставали на его пути, пока он добивался от церковных властей освобождения Эдгардо из плена.

В начале сентября, после нескольких свиданий с Эдгардо, Момоло получил новые дурные известия. Эксперты из еврейской общины Рима подготовили требуемый документ для папы, приведя там цитаты из двадцати разных церковных авторитетов, призванные убедить его святейшество в том, что Эдгардо необходимо вернуть семье. Седьмого сентября делегация от еврейской общины подала этот документ кардиналу Антонелли. К их удивлению, еще не прочитав документ, государственный секретарь сообщил им, что положительного ответа ожидать не стоит. Как написал на следующий день один из членов той делегации барону де Ротшильду в Париж, «его преосвященство выразился так, что у нас не осталось ни малейшей надежды на успех дела»[87].