Судьба гусара - Андрей Посняков

В изумлении глянув на девчонку, убийца на миг растерялся – лезть на рожон ему явно не хотелось, да и расправиться по-тихому не вышло. Впрочем, все равно теперь ж деваться некуда, дело нужно было довести до конца.

– У-тю-тю-тю, барышня! – купец недобро осклабился, поиграл ножом…

И Лидочка вновь совершила выпад – укол, только укол, все, как учил Давыдов. Кажется, на этот раз – удачно. Купец согнулся, застонал… И тут же выпрямился, словно пружина, и что-то горячее ударило Лидочке в грудь…

* * *

– Ты только не умирай, милая… Ты только не умирай… Обожди малость… еще чуть-чуть – и лазарет, доктор…

Давыдов нес раненую девушку на руках, такую невесомую, хрупкую, с белым от потери крови лицом.

Эх, опоздали… – корил себя гусар. Чтоб раньше в присутствие выехать. Раньше бы с Ратниковым поговорил… и за Верейским выехали бы раньше! Все же нашли, взяли гада… Хорошо – кто-то из Лидочкиных хлопцев дом показал.

– Не умирай, миленькая моя… Христом-Богом прошу, потерпи малость… Бричку, бричку давай! Сам повезу! Вы держите…

* * *

Уже наступил декабрь, и на улицах Звенигородки сверкали на солнце сугробы. Неугомонная мелюзга, весело крича, каталась с горки на санках, невдалеке, на базаре, торговали горячим сбитнем и только что испеченными – с пылу с жару – блинами.

Добежать, что ли, до рынка, купить?

Лидочка задумчиво подошла к окну. Недавно оправившаяся после ранения девушка казалась еще более тоненькой, чем была. Лицо ее все еще оставалось бледным, лишь щечки понемногу начинали розоветь…

– У Репниковых нынче бал, – оглянувшись на дочь, тихо промолвил Епифан Андреевич. – Хотя какой там бал. Так, обычные посиделки. Хотя… нас с тобой звали.

– Ах, оставьте, папенька, – отмахнулась барышня. – Мне же совершенно не в чем пойти.

Папенька умолк – да и что сказать-то было? Между тем за окном вдруг остановились богатые сани. Остановились прямо напротив дома Мирских, у заснеженного палисадника.

Кучер в справном армяке и шапке остался сидеть на облучке, а седок – важный господин с какими-то свертками – выбрался и зашагал прямо к крыльцу.

– Ой, папенька! Кажется, гости к нам. Ой, я переодеться не успею…

– Да я встречу. Ничего.

Важный господин со свертками уже стучал в дверь.

– Господин провинциальный секретарь Мирский?

– Он самый и есть. А что…

– Велено доставить вам.

– Но…

– За сим разрешите откланяться – дела-с.

– Что же вы, даже и чаю…

Неожиданный визитер ушел, оставив пакеты.

– Да тут что-то написано… «Лидочке Мирской»… Слышь, дочь! Тебе!

– Мне?

Дрожащими руками девушка развернула свертки…

– Это, кажется, пальто… зимние башмачки… и… ой… Господи-и-и-и!

В само большом пакете оказалось платье! Дивное, светло-голубое, со струящимся подолом и коротенькими рукавами-буфами, оно пришлось Лидочке впору… А как сияло при этом милое девичье лицо!

– Это кто ж такой доброхот? – покачал головой родитель.

– Я догадываюсь, – девушка улыбнулась и, сев на лавку, неожиданно шмыгнула носом. – Ах, Денис Васильевич… Денис, Денис… Как-то ты там на своей войне? Бонапарте, однако ж, не фунт изюму. Ох, господи, лишь бы все сложилось хорошо, лишь бы… Папенька, милый! У кого, говоришь, нынче бал-то?

– Скорее, скорей! Allons, ma chérie! On y va! Tres vite, силь ву пле! Тре вит! Быстрее!

Свою трофейную французскую лошаденку, недавно сторгованную у полузнакомых казаков, Давыдов назвал Мари и обращался с ней исключительно по-французски – иначе строптивая животина не слушалась.

– Тре вит, ma chérie! О, моя дорогая! Быстрее!

И впрямь – следовало торопиться, поскорее доставить в штаб князя Петра Багратиона важное известие от главнокомандующего русскими войсками в Пруссии, генерал-лейтенанта Беннигсена.

Дул пронзительный ветер, с серо-синего, затянутого тучами неба падал редкий мокрый снег. Словно болотная жижа, хлюпало под копытами Мари бурое снежно-грязное месиво. Мерзко! Такая уж здесь, в Восточной Пруссии, зима. Эх! Нет чтоб как в России – «мороз и солнце – день чудесный»! Впрочем, мороз во время военных действий тоже как-то не комильфо.

Впрочем, пусть и дрянь погода, да что грустить? Недаром же бравый гусар так рвался на фронт, искренне завидуя своему, уже успевшему повоевать и даже вернуться из плена, младшему брату Евдокиму. Денис писал прошения, подавал рапорты и даже как-то прорвался в гостиницу к прежнему главнокомандующему, старому графу Михаилу Федоровичу Каменскому, до смерти того перепугав. Правда, старик тогда почти сразу смягчился – оказывается, со многими родственниками Дениса он когда-то приятельствовал и многих хорошо знал. Так бы и славно вышло с отправкой Давыдова в действующую армию… кабы Каменский не тронулся немножко умом да не сложил с себя полномочия главнокомандующего, коим почти тотчас же был назначен верный клеврет государя Беннигсен.

Вот тогда и сгодились дружеские связи Дениса в салонном Санкт-Петербурге. Благодаря хлопотам светской львицы, юной княжны Марии Нарышкиной – любовницы и советчицы самого государя поручик лейб-гвардии гусарского полка Денис Васильевич Давыдов наконец-то получил назначение в действующую армию, адъютантом князя Багратиона. Добравшись в Восточную Пруссию вместе с попутными павлоградскими гусарами, Денис был представлен князю невдалеке от местечка Морунген и тотчас же приступил к исполнению своих прямых обязанностей.

Вот как сейчас…

– Tres vite, чертова перечница! Тре вит! Allez, maudit sois-tu! eh bien, allé! Да чтоб тебя!

Ушлая лошаденка Давыдова вдруг заупрямилась, ни в какую не желая сворачивать на лесную тропинку, которой – Денис знал уже – выходило бы куда быстрее. Ехать же по дороге – через разрушенное войною селение – семь верст киселя хлебать.

Дернувшись, Мари тряхнула жиденькой гривою и как-то тревожно заржала. Верно, что-то ее напугало… какой-нибудь зверь… Денис присмотрелся, на всякий случай вытащив пистолеты из седельных кобур. Карабин ему, как адъютанту, был не положен.

Показалось, будто за голым кустом дернулась черная еловая лапа! Ветер? Может быть… А, может – и французские разведчики – фланкеры! Видать, давно приметили гусара и сейчас выжидают удобный момент – напасть. Еще б не заметить! Парадная форма офицеров лейб-гвардии гусарского полка была особенно богатой и красивой: красный доломан, расшитый золотыми шнурами и пуговицами, красный ментик, синие чакчиры, украшенные золотыми галунами, шнурами, кистями. Все это великолепие зимой скрывала шинель, да и вообще, в целях сбережения этого мундира «во вседневном употреблении» и вне строя гусарским офицерам предписывалось носить темно-зеленые вицмундиры одного покроя с пехотными, с воротниками и обшлагами, с красной выпушкой по краю борта и фалд. Носили их с темно-зелеными панталонами. Кроме того, полагалось иметь и темно-зеленые сюртуки – двубортные, с белым подбоем, с красным воротником и круглыми обшлагами. На сюртуке были эполеты. Сюртук положено было надевать с фуражной шапкой синего цвета и красным околышем. Такая вот шапка как раз сейчас была и на Денисе – кивер уж больно неудобен для повседневных дел.