Повседневная жизнь Монмартра во времена Пикассо (1900-1910) - Жан-Поль Креспель

Среди жителей Маки Ренуар вспоминал одного странного художника, в течение года работавшего над одной картиной: воины в доспехах рядом с лошадьми под развесистым дубом. Раз и навсегда прописав этот сюжет, он без устали повторял его, меняя лишь какую-нибудь деталь, например цвет знамени. В конце недели с картиной под мышкой он спускался в Париж и совершал обход галерей, продавцов картин и даже обоев — если не было клиентов. Он отличался самоуверенностью и умением убеждать, поэтому почти всегда ему удавалось так или иначе продать свой «шедевр», и он возвращался в Маки, чтобы заново писать то же самое.

На заре века в этих богемных трущобах хватало чудаковатых персонажей. Скорее, следовало бы удивляться тому, откуда здесь появлялись отверженные другого рода, например, два пожилых англичанина, бедных, но одетых с иголочки, хотя и в поношенные костюмы. Чрезвычайно вежливые, чопорные, настоящее воплощение британского снобизма. «Пулбят» Холма они упорно и терпеливо обучали игре в бадминтон, тогда еще неизвестной во Франции.

Еще отверженные: парочка, которую — Бог знает почему! — окрестили «бароном и баронессой». Они занимались лишь одним видом спорта: опрокидывали рюмочки в бистро. Этого им казалось недостаточным, и дома они продолжали тренировки. Однажды, здорово перебрав, мертвецки пьяная баронесса рухнула к ногам барона. Тот позвал соседку и попросил: «Подметите баронессу».

Не меньшим оригиналом был «барон» Пижар, обладавший и сомнительным титулом, и невероятными вкусами. Наименее опасным являлось его пристрастие к девочкам и к… морю! В своей мастерской на краю Маки он строил скоростные ялики, а весной участвовал в соревнованиях на Марне. Целыми днями он шлифовал, лакировал и оснащал свои хрупкие творения из красного и тикового дерева[26].

Безумно влюбленный в морскую стихию, он создал странный Морской союз монмартрского Холма, его контора находилась в доме Бускара на площади Тертр. Среди почетных членов числились родившийся в Кемпере Макс Жакоб и жившие на Холме художники-бретонцы. Пижар вовлек даже Модильяни, который родился как-никак в порту.

Вступление в союз предполагало некоторые обязанности, в частности нужно было хоть раз в жизни побывать у моря и выпить стакан соленой воды! Каждый месяц члены союза собирались на традиционный ужин из рыбы и прочих морских даров. Все пели моряцкие песни, а в конце трапезы были обязаны жевать табак. Лжебоцман призывал к порядку всякого, кто сплевывал табак мимо пепельницы. Невинные игры! Такой же игрой были и уроки плавания, какие он давал детишкам с Холма. Ни бассейна, ни карьера с водой не было, и Пижо обучал движениям брасса «посуху», заставляя учеников животом вниз лежать на складных стульях, отчего дети квакали, как лягушки. После войны к его программе прибавились ежегодные экскурсии в Дьеп или Трепор.

Сомнительной и тревожной склонностью Пижара было пристрастие к наркотикам. Его дом стал центром всех наркоманов Холма. Сейчас это уже забылось, но в канун войны 1914 года во Францию хлынули наркотики, во всяком случае, опиум — через моряков и солдат колониальных армий, пристрастившихся к нему в Китае и Индокитае. Правда, тогда наркотики задевали лишь ограниченный социальный слой и не становились таким бичом, как сегодня. Курение опиума считалось утонченным пороком со всеми ностальгическими оттенками таинственности Востока. Его употребление отвечало декадентской атмосфере, унаследованной от настроений конца XIX века. Возникла целая литература, описывающая это состояние: «Дым опиума», «Маленькие союзницы», «Мадам Хризантема», «Битва». Авторы — Пьер Лоти и Клод Фаррер — офицеры флота. Один из них уже стал членом французской Академии, другой — станет несколько позже. Этой моде соответствовал даже стиль бамбуковой мебели, остатки которой еще и сегодня можно найти у антикваров, специалистов по «Прекрасной эпохе».

Дешевую продукцию для наркоманов обеспечивали тесные связи, существовавшие тогда между Францией и Дальним Востоком. Еще не возник Французский Союз, и курильщики могли купить опиум недорого и почти открыто у некоторых торговцев редкими вещами.

В 1906–1909 годах на Монмартре считалось признаком хорошего тона выкурить трубочку у Пижара. Фернанда Оливье вспоминает приятные мгновения, проведенные у художника-яхтсмена: «Самые близкие друзья — когда сколько придет, — растянувшись на циновках, с удовольствием проводили здесь время в атмосфере утонченности и интеллектуальности». Гости попивали чай с лимоном, беседовали, колдовали в полутьме над пламенем опиумной лампы, подставляя на длинной игле белые шарики. Незаметно текли часы, создавая ощущение близости и взаимопонимания, чем вовсе не отличались вечера в «Бато-Лавуар». И очень далекими казались злачные места Холма, где художники и «ученики» громко распевали грубые солдатские песни.

В мемуарах, которые Пикассо никогда не оспаривал, скорее напротив, вполне одобрял, Фернанда рассказывает, как ее любовник тоже баловался у Пижара опиумом и гашишем. Однажды вечером под влиянием наркотика с ним случился нервный припадок. Он начал кричать, что, раз появилась фотография, лучше сразу покончить жизнь самоубийством, ведь учиться стало нечему. Затем он отказался посещать этот искусственный рай: возможно, его напугало самоубийство Вигеля, совершенное под воздействием гашиша. Увидев развернувшуюся перед собой бездну, Пикассо продал недавно приобретенные предметы для курения и больше не прикасался к опиумной трубке.

Что касается Модильяни, принимавшего наркотики еще до появления в Париже, то Пижар определил его будущее. Приехав на Монмартр, Модильяни стал регулярно пользоваться гашишем, одновременно увеличивая и количество алкоголя. Но на Монмартре он еще не пристрастился к таким самоубийственным дозам, как на Монпарнасе во время войны. Результат известен!

Модильяни получал наркотики не только у Пижара, шарики гашиша он покупал также в сомнительных лавочках на площадях Клиши и Пигаль. Однако он всегда предпочитал гашиш, гораздо более мягкий, чем опиум. На «тяжелый» наркотик кокаин он перешел только в конце жизни. Опиум, если он и курил его у Пижара, был не в его вкусе.

Были в Маки и бродяги. Но меньше, чем о том писали. Население Маки состояло из людей, потерпевших крушение, «неудачников». Бродяги тут, конечно, селились, как и везде, куда редко заглядывает полиция. Маки представляло собой идеальное убежище для сомнительных персон, предпочитающих жить незаметно, хотя, конечно, Андре Варно преувеличивает, утверждая, что порой приходилось выпроваживать из дома незваных гостей с помощью пистолета.

Жан Ренуар в книге воспоминаний о своем отце рассказывает о двух приятных юношах, живших в Маки в изящном домике. Все были уверены, что они педерасты. С женской тщательностью они обставляли интерьер, много времени посвящали уходу за садом. Чтобы домик стал больше похож на швейцарское шале, ограду покрасили в белый цвет, устроили газон, выложили гряду камней возле миниатюрного каскада воды. Ренуар шутя советовал дополнить общий вид коровой.