Книга трех - Ллойд Александер

Медвин закончил. Вещи и оружие путников были навьючены на Мелингара. Старец повёл их прочь из благословенной долины. С каждым шагом Тарен осознавал, что тропинка, уводящая их из долины, исчезнет навсегда, стоит лишь Медвину покинуть их. Назад нет возврата.

Спустя некоторое время Медвин остановился.

— Ваш путь теперь лежит на север, — сказал он, — а здесь мы расстанемся. Ты, Тарен из Каер Даллбен, слушай своё сердце, и оно подскажет тебе, правильное ли решение ты принял. Может быть, мы встретимся вновь. Тогда ты расскажешь мне обо всём. А до тех пор прощайте!

Прежде чем Тарен успел открыть рот и поблагодарить Медвина, белобородый старец исчез, будто холмы поглотили его. И путники остались одни на каменистом, продуваемом ветрами плато.

— Ладно, — сказал Ффлевддур, поправляя арфу за спиной, — зато уж если мы встретим волков, то теперь-то они будут знать, что мы друзья Медвина.

Первый день похода оказался не таким трудным, как предполагал Тарен. На этот раз он шёл впереди. Бард согласился шагать следом, после того как он несколько раз перепутал наставления Медвина и упорствовал в своём заблуждении, пока струны на арфе не стали лопаться одна за другой.

Они без устали взбирались по крутому склону, хотя солнце уже склонялось к западу, и пора было сделать передышку. Дорога, которую им указал Медвин, была трудной, каменистой, осыпающейся под ногами, но зато шла прямо и не терялась.

Горные ручьи, чья чистая и холодная вода бурлила и пенилась вокруг валунов, словно бы танцуя, неслись вниз, к долине, усеянные играющими блёстками солнечных бликов. Воздух был бодрящим, но стылым и обжигающим. И путники были благодарны Медвину за тёплые плащи.

В расселине протяжённого ущелья, защищённого от ветра, Тарен велел остановиться. Они прошли за день длинный путь, хорошо продвинулись вперёд, гораздо дальше, чем он предполагал. И Тарен не видел причин продолжать изнурительный путь и ночью. Они привязали Мелингара к стволу одного из низких деревьев, росших прямо из скалы, и рядом, на ровной площадке, разбили свой лагерь. Дети Котла не могли здесь появиться, а войско Рогатого Короля осталось далеко внизу, и Тарен без всяких опасений развёл костёр. Пищу Медвина готовить не требовалось, но пламя согревало и веселило их. Когда ночные тени спустились с вершины горы и надвинулись на ущелье, Эйлонви вынула свой золотой шар и укрепила его в расщелине большого камня.

Гурджи, который, на удивление, не издал ни единого стона или даже тяжкого вздоха за всё время пути, уселся на валун и принялся с наслаждением расчёсывать свою свалявшуюся шерсть. После мытья и причёсывания у Медвина это, кажется, вошло у него в привычку. Бард, тощий, несмотря на огромное количество съеденного за ужином, как всегда, натягивал и надвязывал лопнувшие струны.

— Ты всё время, с тех пор как повстречался нам, носишь эту арфу с собой, — сказала Эйлонви, — но ни разу так и не сыграл на ней. Словно хотел молвить что-то, а вместо этого показал всем язык.

— Не ожидала ли ты, что я стану бренчать весёлые мотивчики, когда Дети Котла наступали нам на пятки? — ответил Ффлевддур. — Не думаю, что это был подходящий момент. Но… Ффлевддур Пламенный всегда был любезен с дамами, поэтому, если тебе и впрямь хочется услышать мою игру… — добавил он, смущённый и довольный. Он умолк и закатил глаза к небу.

Потом стал словно бы убаюкивать свой инструмент в одной руке, в то время как пальцы второй нежно коснулись струн. И полилась нежная мелодия, почти такая же тонкая и изящная, как изгиб арфы. И голос, поющий без слов, вторил ей.

Тарен слушал мелодию, и свои собственные слова, повторяющие все изгибы и извивы звучащей невидимой нити, рождались в нём, в его душе.

Дон-н, дон-н! Дом-м, дом-м! Слова такие неуловимые, что нельзя было быть даже уверенным, что они существуют, невозможно было уловить, остановить их, оставить в памяти. Но они значили что-то очень радостное и почти видимое внутренним взором. Поля и сады Каер Даллбен, золотые дни осени и свежие зимние утра с розовым солнцем на снегу.

Вдруг арфа умолкла. Ффлевддур сидел, склонив голову к струнам, на его длинном лице застыло изумление.

— Ну и ну, вот так сюрприз, — наконец произнёс он. — Я собирался сыграть что-нибудь живое, весёленькое, из того, что так любил мой военачальник. Чтобы вы стали посмелее, вы понимаете меня? А на самом деле, — он слегка обескураженно повертел в руках арфу, — на самом деле, я никогда не знаю, что ей вздумается сыграть. Вот такую шутку она со мной сыграла и сейчас. Мои пальцы двигались, но мне кажется, арфа играла сама по себе, не подчиняясь им.

Он несколько насторожённо прикоснулся к струнам и замер, слушая тонкий, едва уловимый звук.

— Возможно, — продолжал Ффлевддур, — это имел в виду Талисин, который, вручая мне эту арфу, намекнул, что оказывает большую милость. Надо вам сказать, когда я шёл в совет бардов на экзамен, у меня в руках был скорее печной горшок, чем настоящая арфа. Её отдал мне за ненадобностью один из менестрелей. На этой печной арфе я грохнул, вернее, угрохал несколько песен. Вот она, та самая арфа. И надо же, как она распелась! Но учтите, что тогда я принял её с благодарностью. Ффлевддур Пламенный никогда не смотрит в рот дарёному коню. В данном случае правильнее было бы сказать в струны дарёной арфе.

— Это была печальная мелодия, — сказала Эйлонви. — Но странно, что она не оставила в моём сердце печали. Это похоже на облегчение и очищение после того, как всласть поплачешь. Я почему-то видела море, которого никогда не видела. Или нет, видела в молодости. — При этих словах Тарен фыркнул, но Эйлонви не обратила на него никакого внимания, — Я видела волны. Они бились о камни, вспенивались, и всё заслоняли высокие белые гребни. Белые Лошади Ллира, вот как они называются. На самом деле это всего лишь волны, бегущие чередой к скалам, спешащие разбиться о них.

— Странно, — сказал бард, — лично я думал о своём собственном замке. Он маленький и невзрачный, но мне хотелось бы увидеть его вновь. Вы знаете, человек может много бродить. Но его всегда поддерживает мысль о том, что он вернётся туда, откуда ушёл. Что-то заставляет и меня думать, что я вновь осяду в своём замке и постараюсь быть порядочным королём, Гурджи, который слушал молча, вдруг издал протяжный тоскливый вой:

— Да, да, скоро великие воины вернутся в свои залы и замки, станут вести свои толки и весёлки. А для бедного Гурджи опять будет страшный лес, и некому будет утешить его сладкой погладкой.

— Гурджи, — сказал Тарен, — я обещаю взять тебя в Каер Даллбен, если когда-нибудь сам доберусь туда. И, если тебе там понравится, а Даллбен согласится, ты сможешь оставаться там, сколько захочешь.

— О радость! — вскричал Гурджи. — Бедняжка трудяжка Гурджи заслужит улыбки и спасибки. О да, послушный Гурджи будет много работать…

— А сейчас послушный Гурджи ляжет спать, — посоветовал Тарен, — и все мы сделаем то же. Медвин указал нам верную дорогу, и осталось нам совсем не много пройти. Мы продолжим наш путь завтра на рассвете.