Последняя игра - Алексей Рыбин

– Сейчас, Витька, мы решим твою беду. Сейчас, сейчас… Сережа? – закричала она в трубку, а Мухин пытался угадать, какого Сережу она высвистывает. Много было на студии Сереж… И не только Сереж. Ася дружила и с Мишами, и с Колями, и с Петями… А «дружба» в ее понимании была вот как сейчас с Мухиным… Может быть, отчасти поэтому и складывалась Асина карьера так легко и успешно. – Сергуля, ты что делаешь? Я пью? Разве это – «пью»? – Ася расхохоталась. – Слушай, Сергуля, ты не можешь сейчас приехать? Что делать? Что-о-о делать? – по слогам, кокетливо протянула она. Мухин внутренне напрягся. Только групповухи сейчас не хватало. Он не хотел никого видеть, так бы вот с Аськой вдвоем покувыркаться, выпить еще да и баиньки… Но проблему, однако, надо было решать. Четыре тонны бакинских, ради этого стоит пожертвовать комфортом…

Мухин снова запутался. Теперь ему казалось, что эти четыре тысячи он должен не вернуть Асе, а получить в свое личное пользование… Он уже стал даже прикидывать на что их потратит, как вдруг Ася вернула его на землю. Он испытал искреннее разочарование, когда Ася брякнула, что ей должны деньги и не отдают. ЕЙ. ЕЙ, понимаете ли…

«Ладно, разберемся, – подумал Мухин. – Может, удастся ей на радостях сценарий мой впарить…»

– Сейчас приедет, – мурлыкнула Ася. – Витенька…

Она подошла к бару, пошуровала в нем, потом повернулась – красивая, несмотря на свой возраст, с маленькой грудью, стройная, с горящими глазами. «Ведьма, бля», – подумал Мухин.

– Слушай, сгоняй за коньячком, а?

Мухин медленно поднялся и стал натягивать джинсы. Придумать что-нибудь более неприятное для его теперешнего расслабленного состояния было трудно.

– Ну не сердись, заяц, – протянула грудным голосом Ася. – Вот денежка… Купи там все, что надо, ладно? Золотой ты мой… Сейчас Сергуня приедет, разберемся и с твоей денежкой…

Мухин, матерясь про себя, отправился в ночной магазин, а когда вернулся, только успел выложить бутылки и коробки с едой на стол, как приехал Сергуня. Да не один, а с приятелем, таким же, как и сам Сергуня, монстром…

Было ему лет тридцать, он считал себя панком, хотя, на взгляд Мухина, был обыкновенным дворовым гопником. Причем жутко сильным и агрессивным. Отморозок, одно слово. Сергуня, носивший почему-то кличку Понтер – собственно, «не почему-то», а оттого, что любил в свое время заигрывать с фашистским имиджем и кричать на улице «Хенде хох», «Хайль Гитлер», «Ну-ка давай свой аусвайс», прежде чем начать очередную драку. Так вот, Сергуня отслужил в свое время в армии. Понятное дело, служил он сначала в «инженерных войсках», а потом дослуживал два года в дисбате. За что его из стройбата поперли в дисбат, он не рассказывал, но, пообщавшись с ним полчасика, несложно было представить. Сергуня довольно прилично владел приемами кунг-фу, неведомо где и когда отработанными. Скорее всего, все в той же армии, мало ли с кем ему приходилось там сталкиваться.

После армии Сергуня-Гюнтер работал на студии рабочим и как-то познакомился с Асей. Он тогда пахал на одной из ее картин, а у Аси вкус, Мухин это знал очень хорошо, был крайне специфическим. Не то чтобы Ася была извращенкой, нет, но любила она «остренькое», чтобы нервы щекотало, чтобы мужик, лежащий рядом с ней был, как говорится, «что-то особенное»…

На удивление студийному люду, Ася и Сергуня подружились. То есть не просто переспали пару раз, а стали регулярно общаться, Ася покупала Сергуне выпивку, приглашала в гости, он на некоторое время стал, что называется, «официальным хахалем» второго режиссера, каковым тогда была уже Ася. Они даже ходили вместе в Дом кино на всякие просмотры, презентации и прочие тусовки – Ася в строгом черном платье и рядом с ней – Сергуня, затянувший широкие плечи и крутые бедра в черную же кожу, усыпанную заклепками, утыканную шипами и булавками, с вечной ухмылкой на крупном, грубом, исполосованном с левой стороны шрамами лице. Шрамы были явно «бритвенного» происхождения – еще в стройбате Сергуня получил эти отметины во время очередной разборки с сослуживцами, решившими, что просто на «кулачки» Гюнтера не возьмешь… Но не взяли его и с опасной бритвой, не помогла острая полоска стали. Целые реки крови, вылившиеся тогда из Гюнтера, превратились в хлюпающие красные лужи на деревянном полу казармы, которую он прошел из конца в конец, кладя на своем пути бесчувственные тела нападавших на него солдатиков – многие из них были завзятыми уголовниками. Сергуня как бы прошел сквозь строй, с той только разницей, что при этом полег навзничь сам строй, а Сергуня, вырубив последнего, пьяный, страшный, залитый кровью, разбил окно санчасти – ночью дело было и спали медсестры, – залез в какой-то кабинет, вырубив мимоходом часового – хлипкого паренька-салобона, забинтовал себе лицо и только тогда был взят подоспевшим подкреплением.

Потом он уволился со студии. Мухин, правда, очень сомневался, действительно ли по собственному, как было написано в его трудовой книжке, желанию сделал это Сергуня. Скорее всего, его бесконечные запои, прогулы и скандалы, мат, посредством которого он громогласно общался с работниками студии – а среди них были и самые маститые «творцы», – вынудили руководство тихонько, без скандала «уйти» Сергуню. Промышлял он какими-то мелкими аферами, случайными заработками, в число которых входило и вышибание долгов, правда, на самом низком, дворовом уровне. С бандитами авторитетными Сергуня, насколько Мухин знал по отрывочным слухам, курсировавшим в студийных коридорах и буфете, дел не имел, он был слишком независим и свободолюбив, чтобы становиться под авторитета. Он всегда предпочитал быть сам по себе.

Гюнтер привез с собой парня, которого называл Белым. Это был коренастый крепыш с длинными, как у гориллы, толстыми руками, увенчанными круглыми кулаками, пальцы которых, кажется, никогда не распрямлялись. Гогоча и производя вокруг себя невероятный шум, они сразу уселись за стол, ненароком отпихнув Мухина в угол дивана. Впрочем, не специально, а просто не заметив худощавого тридцативосьмилетнего «пацана».

Они говорили что-то о том, что «бабки вырубят за не хуй делать, Аська, завтра же без проблем, таких лохов надо учить, и все будет ништяк», пили водку, принесенную Мухиным, фужерами, курили траву, которую привез Сергуня.

Мухину стало скучно, и он, выпив два полных фужера и чуть не сблевав на втором, тихо убрел в соседнюю комнату, повалился на диван и мгновенно вырубился. Сквозь сон он слышал в соседней комнате громкий хохот, стук переставляемых стульев, звон стекла, потом загремела музыка, сопровождаемая топотом трех пар ног, все было громко и очень Мухину противно. Внезапно музыка оборвалась, и две грубых мужских и одна женская, сиплая, глотки заревели «Ой мороз, мороз, не морозь меня…»

Мухин, окончательно разбуженный, пошатываясь, встал с кушетки и вернулся к коллективу. Но пока он шел к гостиной, пение прервалось, снова раздался топот, и когда Мухин вошел наконец в ярко освещенную комнату, то застал там одного Белого, наливающего водку в свой фужер. Завидев Виктора, он молча пододвинул к себе еще одну посудину, наполнил ее и, поставив бутылку на пол себе под ноги, протянул над столом фужер.

– Давай, братан, вмажем. Гюнтер с телкой отвалили, теперь вдвоем посидим…