Психические убежища. Патологические организации у психотических, невротических и пограничных пациентов - Джон Стайнер

Он задавался вопросом – не потому ли, что он недавно рассказал ей, что, проходя анализ, стал заниматься мастурбацией? Она тогда сказала: «Как это мерзко» или, может быть, «Как это жалко»? Пациент отметил, что вряд ли у нее вызвало бы омерзение ничтожество кого-нибудь другого.

Моей интерпретацией было следующее: он боится, что у меня вызовет отвращение то, как он обсуждает свои планы оставить работу и анализ. О его возбуждении в связи с новыми должностями и планами в отношении новых девушек на сеансе говорилось так, будто я здесь совершенно ни при чем – точно так же старший преподаватель провел заседание в своем кабинете, не пригласив г-на Д. Теперь пациент боялся, что я такой же, как его бывшая подруга, а он вернулся туда, откуда начинал. Он начал анализ с энтузиазмом, но теперь чувствует себя настолько обиженным и обманутым, что это стало невыносимым.

Он отреагировал следующим образом: он все это видит, но вынужден так поступать и уверен в моем понимании. Я проинтерпретировал: он надеется, я вижу, что у него нет выбора и он вынужден отмахиваться от всего сказанного мною как от неважного, – так же, как он вынужден переходить на другую кафедру, что означает конец анализа и переживается как возвращение к исходной точке. Я предположил, что базовая, невыносимая для него ситуация такова: заседание в соседнем кабинете напоминает ему о моем независимом существовании и о тех случаях, когда им пренебрегли. Она особенно обостряется, когда надвигается отпуск или выходные, как сейчас – на прошлом сеансе я сообщил ему даты моего отпуска.

Он сказал, что чувствует, как мне не нравится, когда он начинает относиться ко мне высокомерно и пренебрежительно, и я думаю, он ощущал, что это меня ранит и задевает. Однако он добавил, что мое упоминание об отпуске и т. п. никак на него не действует, – вероятно, тут он чего-то не понимает, поскольку никогда не мог взять в толк, почему я так часто об этом говорю. Его внимание обращено на другие вещи. Он не чувствует никакой враждебности ко мне, хотя полагает, что я прав, и он ненавидит старшего преподавателя, профессора, а также своего отца. Я проинтерпретировал, что, несмотря на спокойствие и надменность, он все же расстраивается, когда чувствует, что я в нем разочарован. Думаю, он считал меня человеком, вынужденным защищать себя и в свою очередь становиться надменным, и поэтому я, по его мнению, делал все, чтобы он почувствовал себя зависимым от анализа.

Хотя его фантазии триумфального превращения зависимости от отца, профессоров и подруги в их зависимость от него были довольно осознанными, и он видел, что они означают радикальную перемену ролей, пациент не признавал, что чувствует какую бы то ни было ненависть, и не связывал эти фантазии с желанием мести. Он также не мог признать свою ненависть к анализу, который осознанно считал для себя ценным, и полагал, что просто вынужден оставить его под давлением обстоятельств. Он терпеливо смирился с моими упорными интерпретациями относительно выходных и перерывов. Насилие, предполагаемое открытой местью, было заменено жестокостью его ухода в психическое убежище, в котором я считался настолько незначительным, что не мог даже нападать. Он лишил меня выбора и вынудил выслушивать описания своих планов относительно новых отношений, в которых мне не было места. Он относился ко мне как к человеку терпимому и понимающему, но думаю, что он в какой-то степени осознавал, что часто старался спровоцировать у меня чувства раздражения и обиды.

Через два сеанса он начал встречу со мной с обсуждения неких предпринимательских проектов, в которых его исследовательские идеи продавались группе промышленников, а затем описал собеседование с профессором политехнического института, который подумывал предложить ему работу, – однако работа эта оказалась значительно ниже уровнем, чем он рассчитывал. На такой уровень он не был согласен, но подумал, что стравит этих работодателей с другой кафедрой, на которую вскоре поступит работать. Он сказал, что у него нет желания сжигать мосты – как при предыдущей попытке оставить свою должность. Г-н Д. также продолжал поддерживать холодные отношения с отцом после случая с ребенком сестры. На семейном празднике он в шутку дал ребенку отхлебнуть шампанского, чем вызвал гнев отца, который особенно подчеркивал, что это не его ребенок и у него нет права решать, что ему можно давать. Он вынужден был сдержать гнев, но отреагировал отказом на приглашение матери прийти на обед.

Через мысль о сжигании мостов пациент немного приблизился к переживанию страха, что я не желаю его видеть снова, поскольку он постоянно разрушает мое расположение к нему различными триумфальными планами. Я подумал, что это могло привести его к краткосрочному переживанию утраты, повергшему его в панику. Через пару секунд он вернулся к своему предыдущему настроению и описал, как он и его новая подруга смеялись над собеседованием в политехническом институте. Заведующий кафедрой был типичным ограниченным «технарем». Это была бы работа, где пришлось бы много преподавать, почти не заниматься исследованиями, отсиживать с девяти до пяти, работа, не предлагающая ничего интересного и не требующая никакого мастерства. В этом случае выход из убежища оказывался невыносимым и пациент вернулся в свою манию триумфаторства.

Второй пациент, г-н Е., достаточно хорошо воспользовался анализом, был успешен на работе и получал все большее удовлетворение в браке. В анализе иногда возникали ситуации, провоцировавшие в нем «плохие» мысли, и в прошлом это часто вызывало у него ощущение, будто он настолько плох, что простить его невозможно. В младенчестве мать, пребывая в депрессии, подолгу оставляла его плакать в одиночестве, и я думаю, что он, должно быть, чувствовал себя наполненным чем-то настолько «плохим», таким беспокойством и отчаянием, что был уверен – мать не хочет его знать и оставит умирать (а теперь я поступаю таким же образом).

Обычно он справлялся с паникой, появлявшейся в ситуациях такого рода, идеализируя свою логику и мышление, и получал подтверждение своей желанности в том, что эту логику ценили и ею восхищались. Если я с этой идеализацией не соглашался, пациент ощущал, что я отрицаю его «хорошесть» и заставляю его чувствовать себя настолько плохим, что он не верил, что я вообще хочу его знать. Когда я не поддерживал его посредством восхищения, это означало, что он мне не нравится, я обвиняю его в моей депрессии и хочу его смерти. Это, как правило, наполняло его ненавистью и приводило к эскалации «плохих» мыслей. Однако если я восхищался им, он чувствовал, что может склонить меня к сговору с организацией, которая помогала ему