Том 1. Отец - Николай Петрович Храпов

Молоканские собрания заметно изменились по своему характеру после того, как их стали посещать новые семьи. Они хоть и оставались уважаемыми гостями, но внесли в собрания некоторое оживление. Молоканские старички инициативу собрания держали в своих руках, но были всегда дружелюбны, на проповеди гостей ставили постоянно, вместе молились, пели псалмы, а после собраний подолгу оживленно беседовали. Было у молокан немало молодежи, но из-за религиозных молоканских правил она оставалась какой-то неживой, бездеятельной. Молоканские собрания были порой многолюдными за счет приезжающих в гости из других мест, но Петр Никитович и его друзья ясно определили, что здесь чего-то не хватает, какие-то путы не дают желаемых духовных просторов, не чувствуется свободы духа, полной радости и любви.

Луша хоть и ходила иногда на собрания и рада была изменениям, происшедшим с Петром, и новому кругу знакомых, но не имела в себе того внутреннего мира, не было в ней и перемены, какую она видела в муже.

Однажды Петр Никитович, копаясь в домашних вещах, обнаружил запрятанные книги. Одна из них — «Сладострастник» с соответствующим рисунком на обложке. Взяв в руки книгу, Петр подошел к жене с вопросами:

— Луша, это твои? Откуда они у тебя? Неужели ты их читаешь?

Жена в смущении торопливо выхватила из его рук книги со словами:

— Ну, докопался. Что они тебе, мешают? Господские это еще, пусть себе лежат. А то еще к иконам придрался, а ведь это материно благословение. Стоят они, хлеба не просят, пусть стоят.

Петр не мог еще вполне понять, что обновление в жизни происходит от обновления в сердце. Ему казалось, что все вокруг него стало новым. Новое, значит, должно быть и в его доме, в жене и в новых молоканских друзьях. Однако тяжко, обидно и даже неожиданно для него было, что, несмотря на обновление в нем, вокруг все осталось прежним. Он понял, что обновление — это дар Божий, когда прочитал про Никодима, про самарянку. Так он беседовал с людьми и проповедовал на молоканских собраниях. Еще он понял, как много нужно труда, чтобы это новое вошло в людскую душу, в жизнь, в быт. Он вспоминал, как много было им пережито, пока в него самого не вошло это новое, и тогда смирился. С женой стал ласковее, не принуждал ее, с собеседниками поступал уважительнее. Время шло, пришло оно и для Луши, но в свой час…

В жаркий августовский полдень воскресного дня Павлушка сидел за столом перед раскрытой сахарницей и, воспользовавшись отсутствием мамани и папани, лакомился ее содержимым. Петр Никитович с женой ушли к Василию Ивановичу. В это воскресенье они решили собраться отдельно, без молокан, и заметно задержались. Вдруг раздался оглушительный, сотрясающий воздух взрыв. На верхнем этаже у хозяев зазвенели стекла, и что-то грохнулось на пол. Павлик опрокинулся вместе со стулом навзничь, так как перед этим раскачивался на двух задних его ножках. С пола он, как мячик, подпрыгнул и, придерживая рукой ушибленный затылок, забился в угол. В комнате сразу потемнело. Украдкой взглянув в окно, Павлик увидел, что небо покрылось темно-желтой пылью или облаками, а в воздухе неслись щепки, рогожа, куски досок, и еще что-то с визгом пролетело над домами.

У-у-у — повторился взрыв. Сердце мальчика сжалось, в глазах отобразился ужас, в голове все перепуталось. На полу валялась опрокинутая сахарница и рассыпанный сахар. Мысль о том, что теперь родители узнают про сахар, потянула его к сахарнице, но новая волна очередного взрыва отбросила его опять в угол; дом наверху затрещал. Под окном раздался лошадиный топот: конный милиционер выгонял всех из домов. Хозяева пробежали мимо окна с криком: «Выбегай из дома!» — и скрылись за воротами.

Павлушка, как мышонок, притих в углу. В мыслях промелькнули бабушкины рассказы про страшный суд Божий, а очередной взрыв окончательно утвердил его в бабушкиной правоте. Павлик заплакал, но тихонько, не желая быть услышанным. Конечно, если бы не эта опрокинутая сахарница, то он разревелся бы изо всех силенок, а теперь он мог только хныкать.

— Павлушка, где ты? — услышал он вдруг отцовский голос. Петр, запыхавшись, вбежал в комнату, поднял с пола сахарницу и другие вещи, вылетевшие из открытого шкафа, положил все на свое место и, спокойно присев на корточки перед сыном, утешал его. Во дворе стояла Луша с выражением ужаса на лице.

— Петя, бежим скорее, весь город бежит за реку, говорят, что рвутся снаряды, что до главных еще не дошло, что газы идут на город, бежим! — потянула она мужа за рукав.

Петр остановил ее и уверенно сказал:

— Успокойся и не бойся, пойдем вон под обрыв и там ляжем. Ни от снарядов, ни от газов ноги не спасают.

Они подошли к обрыву и преклонили колена. Петр стал горячо молиться, затем все легли на расстеленную дерюгу.

Взрывы периодически сотрясали воздух, обезумевший народ сплошной лавиною бежал к плашкоутному мосту, который от перегрузки стал погружаться под воду. Люди по колено в воде переходили на другую сторону реки. Проходящие поезда были буквально облеплены спасающимся народом. Большинство домов оказались совершенно покинуты и стояли с раскрытыми настежь окнами и дверями, чем не преминули воспользоваться в некоторых случаях воры. Зрелище было ужасное.

Над обрывом, сложив руки на груди, спокойно стоял Петр. Его уже не тревожили очередные взрывы. «Что же будет тогда, когда не один город побежит вот такою лавиною и будут кричать горам и холмам: „Покройте нас от лица сидящего на престоле!“» — думал он.

Кое-кто из проходящих мужчин подошел к нему, завязалась беседа. Петр, успокаивая людей, говорил: «Бежать никуда не надо, лучше спокойно лежать под обрывом, тем более, что взрывы слышны в одном направлении. Видимо, это вовсе не орудийная стрельба». Людей под обрывом становилось все больше. Конная милиция уже к сумеркам разъяснила причину взрывов: за городом по неизвестной причине рвались снарядные погреба военного завода.

Всю ночь город не спал, жители возвращались в свои покинутые дома измученные, обессилевшие. Петр убедил жену и хозяев, что нужно идти домой и отдыхать. Так и поступили. Еще несколько недель после этого слышались одиночные взрывы по ликвидации катастрофы. Для многих этот случай остался памятным. Он же на удивление содействовал духовному пробуждению в будущей общине.

— Петр Никитович, бросай свои полусапожки, какую радостную весть принес я вам! — прямо от порога послышался голос Василия Ивановича.

Владыкин не оставлял своего сапожного ремесла и некоторые вечера, а иногда и ночи, просиживал после работы на заводе над