Легенда о Кудеяре - Наталья Иртенина

А конфуз был знатный. Господин иноземный советник Дварфинк, говорят, за свои пегие волосья схватился, оттого как считал с этой воды прибыток себе иметь и на перекачку потратился. Да еще перед всем сливочным кудеярским обществом так сморозился и осрамился. А поначалу все будто гладко было. Разослали городским шишкам да персонам, да светским кобылицам разглашения, пожалуйте, мол, на светский ажур в честь кудеярской дивной воды, в торговлю выставленной, а на себя одеть смоки и боа, нацепить брильянты да золото, чтоб сиять вовсю и так обрамлять весь ажур.

В обозначенный вечер явились со всего Кудеяра важные, знаменитые и звездоносные, а с ними их прихлебательные, и все сверкают, со светскими кобылицами милуются, с Кондрат Кузьмичом поздравляются. А тут входят в белых фартуках и несут подносы с бакалеей, а в тех бакалеях вода плещется и искрится. Господин иноземный советник, румяный от торжественности, всем предложил товар опробовать и огласить вкус. И сам первый бакалею за тонкую ножку берет да пригубляет. А за ним все берут и отхлебывают. И глядят друг на дружку выпученно. А потом кто в угол плюет, кто обратно в бакалею, а кто из уважительности проглотил и стоит ошалевши, думает, не отраву ли какую смертельную съел.

Кондрат Кузьмич, тоже опробовамши, за дверьми скрылся и больше не объявлялся на ажуре, вроде он тут ни при чем. А господин советник Дварфинк лицевое вымя выправил, от внезапности окривевшее, допил до дна и больше никаких чувств не выказал. И тоже вскорости убыл, а шишки, персоны и светские кобылицы остались гадать, что это такое было. А иные вовсе над иноземным советником посмеялись да остальную бакалею с водой оплевали.

Господин Дварфинк после конфуза в своих апартаментах посрамленно заперся и призвал к себе заморских богатырей на секретное совещание. А там волю выпустил, ругательскую ругань узорами по воздуху развесил и объяснение сраму потребовал. Мастера-умельцы его почтенно выслушали, руки на переду скрестя, и говорят:

– За порчу воды мы в безответности, потому как только качаем ее в трубу, очищаем в фильтрациях и насыщаем ледниковым эффектом. А ментальную эфирную вредоносность убираем по нашим ассортиментным технологиям и черным книгам, вот и весь сказ.

Господин Дварфинк это глубоко обдумал и отвечает:

– Мне все ясно, это ментальная вредоносность забирает с собой вкус, а оставляет дрянь. Чего еще от нее ждать, кроме вредоносности. А сделаем вот что. После ментального обезврежения надо насыщать воду добавками для вкуса и ароматом.

Заморские богатыри на это закивали, а песиглавец согласно затряс пуделиными кудерьками.

– Это мы сами хотели предложить, – говорят. – А только тут еще одно вредное замешательство. В объемах перекачиваем много, а через Дыру переливается меньше, об этом точные замеры имеются с этой и с той стороны. Куда вода из трубы девается, мы сказать не можем, потому как это против всех обыкновенных и тонких наук и ассортиментных технологий.

Господин Дварфинк, сильно раздумавши, отвечает:

– Этого мне тоже понять теперь нельзя, а надо еще глубже в здешнюю эфирность проникнуть и зловредную тайну озера постичь.

– И это еще не все, – говорят затем богатыри.

Господин советник им брови вверх делает:

– Что такое?

А они ему:

– Перекачку мы в разгон взяли, действует во всю мощность, а озеро мелеет не так чтобы сильно, а вовсе слабо. На две ладони всего убыло. Имеем подозрение, что озеро усиливает глубинный источник, и надо его искать, а иначе не справимся, со всем нашим бывалым ассортиментом.

– Так найдите, чтоб я на вас мог положиться, – отвечает советник и недовольство лицевым выменем отображает. – Сейчас ступайте и делайте свое дело.

Таким манером воду из супермагазина быстро изъяли, а Кондрат Кузьмич самолично перекачку вниманием обжаловал и посетил. Поизумлялся ассортиментным технологиям, в озеро заглянул, ничего там не увидел и уехал к подруге дней Море Кик. А та после душевной травмы оправлялась и капризы закатывала, да требовала, чтоб всех пойманных бритых голов сейчас же казнили, а потом сослали до конца жизни в вечную мерзлоту. Кондрат Кузьмич ее утешал и все обещал исполнить, сам же думал, как теперь с их замыслом быть. Прикрыть ли вовсе патриотическое непослушание бритых голов или оно еще пригодится для усиления крепкой руки?

А выходило, что пригодится. Только подруге дней Кондрат Кузьмич про то не сказал. Да еще решил другого вожака для бритых голов найти, а Водяного примерно наказать, когда его отыщут.

Потому как сам Вождь в это время в законном испуге пребывал и от всех прятался в дальнем усыпальнике на кладбище.

Башка, Студень и Аншлаг из озера после битвы выплыли к другому берегу, на разгром обернулись, переглянулись и молча зашагали к городу. А там в канализацию прыгнули, ночь перетерпели и с утра в Дыру ушли. Знали, что несдобровать им, ежели их сыщут, вот и скрылись в Гренуе-присоске.

А как вылезли с той стороны, головами повертели, глазами похлопали и в затылках почесали. Оттого как Гренуйск на себя был не похож и гудел, будто злой осиновый рой. А доброты в нем и раньше много не было, только тут совсем разбесился.

Перво-наперво увидали битые окна да развороченные витрины, да двери на ниточках али вовсе на полу, будто слон поплясал. А там хулиганы с дубинами выбежали и понеслись угоремши, вопили чего-то, не пойми чего, на своем олдерлянском языке. На машину набежали и давай ее дубинами охаживать, а она и без того инвалидная стояла, так теперь совсем скукожилась и на бок завалилась.

– Чего это они? – спросил Студень, нервность ощутив, а только ему никто не ответил.

Башка повел всех дальше, может, там ясней станет. Вот идут и наглядеться не могут. Посередь улицы лежит девка раскинутая, не то чтоб живая, а может, прибитая для удобства, а на ней двое очумелых ползают, кряхтенье издают. Другие в лавку, еще не тронутую, с прутами железными ломятся, стекла сыплются. Наверху из окна черный дым валит, да с музыкой орущей и с воплями пополам. А вдруг стрелять начали, где не видно, только слышно.

– Революция у них, – говорит Аншлаг и губами шлепает, кривляется, а видно, что сам обалдевши и одуревши. Орет, ладони рупором поставив: – Все на баррикады! – И как дикий человек Тарзан, горлом звучные кренделя выделывает.

А полиции на улицах никакой, все зверообразные попрятались неведомо куда. Тут стрелять уже ближе начали, совсем над головами, и с олдерлянской руганью в придачу. Башка пригнулся и под козырек отскочил, Студень в другую сторону, а Аншлаг вверх поглядел и давай коленца выписывать. На месте вертится, на руках срамоту показывает, языком дразнится, ногами дрыгает. Башка к нему подбежал и сдернул с улицы под крышу, пока совсем мозги по асфальту не растеклись. А в кого-то из ружья сверху попали, один повалился, другой охромел и на одной ноге ускакал.

Как палить прекратили, они Студня искать начали, запропастился совсем. Все битые витрины облазили, а в одной видят – стоит в лавке Студень, руки вверх задрал, а в грудь ему дуло смотрит, подплясывает. Ружье автоматное молодой и патлатый держит, с растатуированным голым туловом, потому как солнце здесь тоже сбесилось со всеми вместе и обжаривает невтерпеж, что хоть совсем без штанов бегай.