Ведьмин век - Марина и Сергей Дяченко

— Назара очень обидел твой обман, — сообщил инквизитор сухо. — Все открылось бы чуть позже, но гораздо больнее.

— Больнее не бывает.

— Это тебе так кажется, — голос инквизитора шелестнул, как пепел в продуваемой ветром трубе, и Ивге сделалось холодно. До дрожи.

Чайник повизгивал, закипая. Это у него такой свисток в горлышке, подумала Ивга. Чтобы повизгивал. Как радостный пес.

— Личные проблемы… — пробормотала Ивга зло. — Не надо путать… Личные проблемы и… служебный долг. А вы вроде бы и то и это попытались исполнить…

Инквизитор вздохнул:

— Ты бы присела, Ивга.

— Я постою.

— Сядь.

Она вцепилась в край стола, пытаясь удержаться на ногах, пока небрежно брошенный приказ боролся с ее волей. Вот как они это делают. Вот как… Правду говорила девчонка в ученическом платьице…

Совсем рядом оказался пол. Очень чистый, вылизанный руками добросовестной платной хозяйки. Веселенькие пластмассовые квадратики…

Борьба ничем не закончилась — просто оборвалась. Приказ исчез, и Ивгина напряженная воля, в одночасье потеряв противника, заметалась, ища выхода. Звон в ушах и боль в разбитой о пол руке…

— Извини, я не хотел.

Закусив губу, она поднялась. Нельзя лежать перед ним. Пусть в ногах валяются побежденные.

— Извини, я не хотел… Ты какая-то патологически свободолюбивая. Видишь принуждение даже там, где его, в общем-то, нет…

Ивга смотрела на свою стремительно краснеющую ладонь.

Она хотела сказать, что Великому Инквизитору нельзя не принуждать. Что он так свыкся с ролью, что принуждает даже в мелочах. Беспричинно, бессмысленно, сам того не замечая — принуждает. Но, наверное, в ее положении лучше помалкивать. Слушать, как чирикает серая воробьиха на той стороне подоконника.

Инквизитор ел. Без видимой спешки, но все же очень быстро, привычно быстро, как солдат или рабочий режимной фабрики.

— Ты в школе тесты сдавала?

Ивга вздрогнула.

— Вот тебе тест… Город, полный людей. В городе лежит бомба. Взорвется через час, не то в метро, не то в больнице, не то в детском садике… Единственный человек, знающий, где это произойдет — некая решительная женщина, которая не намерена отвечать ни на какие вопросы… А ты — следователь. Мужчина средних лет. Твои действия?

Ивга тупо молчала. Что он имеет в виду? При чем тут она, она ведь понятия не имеет ни про какую бомбу…

Инквизитор отодвинул тарелку. Вытащил из кармана длинную пачку сигарет, закурил жадно, с некотором даже сладострастием. Прищурился, глядя на дым:

— Не пытайся пришить себя к этой истории. История — выдуманная. Мной. Только что. Будто загадка. Как бы ты поступила?

— Не знаю, — сказал Ивга глухо. Инквизитор привычно вскинул брови:

— Ты думаешь, тем людям… взрослым и детям, которым суждено погибнуть через час, от твоего незнания легче?

Ивга почувствовала толчок тревоги. Она слишком верила во власть слов над реальностью; даже придуманная история способна стать явью — в придуманном мире. И разметать взрывом придуманных людей через придуманные шестьдесят минут…

— Надо… узнать, — выдавила она через силу.

— Как? — в голосе инквизитора была безнадежность, будто игра с пугающей скоростью становилась правдой. — Как узнать, если эта… сука молчит?

— Зачем ей это? — беспомощно спросила Ивга.

Инквизитор пожал плечами:

— Не знаю… Не имею понятья. Время идет, мы уже думаем пять минут…

Ивга стиснула ладони:

— А больше никто не знает?

— Никто, — бросил инквизитор, затягиваясь. — Слушай, что ж я задымил, тебя не спросившись… Ты ведь не куришь?

— Не может быть, чтобы никто не знал…

— Может. Они устанавливали бомбу с напарником, напарника убили. Она осталась…

Ивга наконец-то села. На край табуретки, нервно сведя колени:

— Ну… я не знаю. Пытать ее надо, чтобы сказала…

Пальцы инквизитора сжались, сминая горящую сигарету. На стол посыпался пепел, перемигнулся искорками и погас. Ивга испуганно вскинула глаза. Она что-то сделала не так?..

— Я не уверен, — глухо сказал инквизитор. — Не уверен, что это… видишь ли, Ивга. Я вчера весь день занимался тем, что пытал женщин. А общественное мнение в твоем лице меня, выходит, поддержало…

Он криво усмехнулся, не сводя с нее глаз.

— И чего вы от них хотели? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно равнодушнее.

— Я хотел… — он неторопливо вытащил из пачки новую сигарету. — Неважно, в общем-то. Чего я хотел — того добился.

Некоторое время оба слушали, как капает в кране вода. Бьется о никелированную раковину — кап-кап… Ивге вдруг померещилось просторное помещение с никелированными раковинами и металлическими — цинковыми? — столами, а на столах…

— Если тебя инициируют, — инквизитор внимательно наблюдал за сменой выражений на ее лице, — если это случится, то тебя ждет, возможно, блестящая карьера… Если это слово применимо к их иерархии. С твоими задатками ты была бы, наверное, щит-ведьмой… Или даже флаг-ведьмой, потому как нюх у тебя запредельный… А может, и нет. Но все равно не инициируйся, Ивга, прошу тебя. Не причиняй мне лишней головной боли… — он грустно усмехнулся.

— Чего хотят ведьмы? — Ивга вспомнила свою собеседницу, развозчицу горячих бутербродов.

— Много бы я дал, — инквизитор затянулся, — чтобы это понять. Иногда мне кажется… вот, сейчас пойму. Но… для этого надо быть ведьмой. Когда ты станешь… ну, короче, расскажешь мне по старой памяти. Чего они хотят?..

— А вы спросите у них под пыткой, — не удержалась Ивга. Инквизитор поморщился, открыл было рот — в этот момент в комнате заблеял телефон, и тихим звоном отозвался еще один — в кухне.

Ивга вдруг испугалась. Панически и безнадежно, и совершенно беспричинно — вероятно, просто взбрыкнули нервы, ужаленные резким звуком. Инквизитор пристроил сигарету на краю пепельницы и ленивым движением потянулся к трубке:

— Да…

Лицо его не изменилось, но Ивга поняла, кто звонит. Поняла и покрылась испариной.

— Конечно, меня не было… Я сегодня вернулся на рассвете, с курорта, можно сказать, из Одницы… Да, видишь, какая у меня интересная работа… Перестань. Какие обиды, мы вроде бы с тобой взрослые умные мужики… Не, эта неделя у меня наперед вычеркнута из жизни. Да, ты слышал, да… А?..

Ивга взяла со стола ломоть булки. Бездумно надкусила, вгрызлась, пытаясь утолить свежим хлебом не голод — другое чувство, неопределенное, но оттого не менее сосущее. Жевать, жевать…