Стингрей в Зазеркалье - Мэдисон Стингрей

Ленинград и открытая там Страна Чудес отходили все дальше и дальше в прошлое, превращались в чудесный сон. Но вместе с тем, снимая и монтируя свои видеоклипы, я ощущала тот же дух свободы, что и в первые дни. Со мной уже не было моей банды безумных пиратов, но творческий дух и радость работы над видео воскрешали память. Казалось, они тут же, рядом, сидят где-то в уголке, корчат рожи или пихают друг друга в снегу. Так я нашла для себя способ вновь проваливаться в кроличью нору фантазии и воображения. Клипы стали моим наркотиком: погружаясь в них, я пыталась настичь дух прошлого.

Особенно мне хотелось сделать клип на написанную с Борисом песню Highstrung. Я решила, что буду просто идти по Тверской мимо только открывшегося «Макдоналдса». «Макдоналдс» для меня был воплощением всего самого худшего, что есть в Америке: дешевые замороженные брикеты фарша, в которых хлеба было больше, чем мяса. Мне было грустно от того, что русские тянутся к этой дряни, но хотелось использовать в клипе вьющуюся вокруг ресторана очередь. Снимали мы на черно-белую восьмимиллиметровую пленку. При монтаже в клип добавили кадры танцующих советских колхозников, красноармейцев на параде, физкультурников и пионеров, салютующих точно так же, как Тимур с Африкой. Еще в каком-то моменте я танцую на пляже Петропавловки в Ленинграде и пытаюсь рулить заброшенным в песке остовом старого автомобиля. Рядом со мной Большой Миша, прижимающийся головой к ржавому металлу.

А любимой моей сценой стал проход по Тверской с белой маской на лице. Выглядело это жутковато, и прохожие не понимали, что происходит и как на это реагировать. Мне нравилось прятаться под маской. В этом виделась какая-то правда – все мы прячем часть себя на людях. И по сей день это один из самых моих любимых клипов! В нем лучше всего удалось проявить мое творческое видение, то, как я вижу мир своими глазами.

Когда мне было плохо, я летела в Ленинград и старалась проводить время с Юрием, если он там был. После переезда в Москву мы с Виктором нередко летали вместе между двумя городами – удобно устраивались где-то в последнем ряду самолета и перебирали кучу писем, которые приходили Виктору на адрес Рок-клуба. Он читал их все до единого.

– Если люди тратят время на то, чтобы их написать, я должен найти время, чтобы их прочитать, – говорил он.

– Боже, Виктор, тебя так любят, – не уставала поражаться я, открывая очередное письмо с прекрасными рисунками. – Это просто поразительно.

– Эти письма дают мне особенное чувство, – отвечал он со сконфуженной улыбкой.

Он заслужил эту любовь, и я была счастлива возможности разделить с ним это особенное чувство на высоте десять тысяч метров над землей. Мы летели высоко, головы наши витали в облаках.

Двадцать восьмого апреля 1990 года мы с Виктором приземлились в токийском аэропорту Нарита. Вылет из Москвы, где все сотрудники паспортной службы и таможни сгрудились вокруг Виктора, чтобы получить его автограф, разительно контрастировал с прежними временами, когда те же люди смотрели на нас злобно и по-медвежьи угрюмо. В Токио не успели мы сойти с трапа самолета, как Виктор внезапно оказался в окружении сотен людей, лица которых удивительным образом напоминали его собственное, – везде выразительные, приветливо смотревшие на него раскосые глаза. Он сиял от счастья.

В Японию Виктор прилетел по приглашению Йокичи Осато и его компании Amuse, одной из крупнейших в японском шоу-бизнесе. Йокичи видел Виктора в фильме «Игла» на фестивале «Сандэнс» и решил не только купить фильм для японского проката, но и выпустить в Японии альбомы «Кино» и пригласить группу на гастроли.

– Поедешь со мной? – предложил мне Виктор. – Не хочется ехать одному.

– Конечно! – уговаривать меня было не нужно. До этого в Японии я была всего лишь раз в студенческой поездке, и прекрасно понимала, что теперь все будет совершенно иначе. Все, что я делала с Виктором, было насыщено смехом, новизной и магией.

Поездка была очень официальной. В аэропорту нас встретил лимузин, поселили нас в роскошном отеле и на протяжении всей поездки обильно и вкусно кормили. В первый же вечер Amuse устроила для нас грандиозную вечеринку со своими артистами и молодыми сотрудниками. Все они были без ума от Виктора – особенно девушки. Выглядел он, как и они, но в то же время благодаря своему росту сильно среди них выделялся. Девушки не сводили с него глаз, хотя для того, чтобы поймать его взгляд, им приходилось становиться на цыпочки и вытягивать шею. Если же им это удавалось, они тут же начинали смущенно хихикать. В отличие от русских женщин, которые падали ниц перед Борисом и благоговейно касались его ног, японки вели себя очень скромно, любовались Виктором издалека, как будто он был статуей, прикасаться к которой им не дозволено.

На следующий день нас повели на концерт главной звезды Amuse Кэйсукэ Кувата[106]. Толпа беспрерывно скандировала его имя, и фаны, сбивая друг друга с ног, стремились протиснуться поближе к сцене. Музыка его мне показалась слишком сладкой, почти китчевой, но все равно было ужасно интересно погрузиться в другую, совершенно нам незнакомую культуру.

После концерта мы отправились с Куватой на ужин, где он вел себя по отношению к нам в высшей степени мило и дружелюбно. Английский и у него, и у Виктора был достаточно ограниченный, но они довольно быстро нашли общий язык, рассказывая друг другу о своих карьерах в своих странах, выяснив при этом, как много между ними общего. Я внимательно слушала.

– Как это странно, – раздумчиво проговорил Виктор, – быть огромной звездой у себя в стране и совершенно не известным где бы то ни было еще в мире.

Кувата согласно кивнул, в глазах его мелькнуло признание общности и близости между двумя музыкантами.

– В Японии есть замечательная сказка о лягушке, – начал говорить он, – которая родилась в колодце и ужасно гордилась тем, что у себя в колодце она была самым большим зверем. Она уже полностью уверовала в свою непобедимость, но в один прекрасный день выбралась из колодца и угодила в океан, где вдруг с ужасом осознала, насколько она мала.

Виктор саркастически улыбнулся.

– Ну, мы будем поумнее этой лягушки. Мы знаем, насколько мы малы.

Кувата засмеялся, кивая в ответ.

– А вот Джоанна, она – не лягушка, – продолжил Виктор, хитро мне подмигнув. – Она – Стингрей[107].

На следующий день у нас образовалось свободное время, и мы с Виктором отправились гулять по бурлящим народом и жизнью улицам Токио. Люди были повсюду: втекали в сверкающие стеклом и бетоном офисные здания и вытекали из них, а мы крутились вокруг светящихся неоновой рекламой бесконечных магазинов электроники. Виктору ужасно нравилось, насколько технически подкованы все японцы, и он затаскивал меня в один магазин за другим. Или же, как дети, мы кривлялись и дурачились у витрин, внутри которых, как в зеркале, видели самих себя на мониторах, куда проецировалось изображение спрятанной тут же видеокамеры.