Большая книга ужасов 72 - Елена Арсеньева

Сашка остолбенел.

Что-то звучно чавкнуло в кустах, а потом оттуда раздалось протяжное, довольное, сытое:

— Ме-е! Ме-е-е!..

Сашка оглянулся через плечо. Там, сзади, освещенная улица Горького, сияющий огнями ночной клуб, в помещении которого когда-то — давно, еще до Сашкиного рождения, — находился кинотеатр «Спутник». Нужно было повернуться и рвануть туда, к свету, людскому гомону, разухабистой музыке, долетающей из окон клуба, но Сашка ни одной ногой не мог шевельнуть, как будто шнурки переплелись между собой.

Наверное, заорал бы дурным голосом, если бы язык не отсох, а губы не склеились от страха.

Откуда в парке мог взяться козел? И что это за козел, который жрет воробьев?!

В сумятице ужастиков, которые замельтешили в Сашиной голове при воспоминании о том, что парк Кулибина разбит в 30-х годах прошлого века на месте, где находилось кладбище, то есть под ногами покоятся кости мертвецов, вдруг мелькнула вполне отрезвляющая и успокаивающая догадка.

«Ну я и дурак! — подумал Саша с облегчением. — То есть реальный идиот! Да ведь на уроке краеведения рассказывали, что все останки отсюда давным-давно вывезли. Оставили две могилки: самого изобретателя, Ивана Кулибина, в честь которого парк назвали, и бабушки Максима Горького. А других мертвецов вывезли! Это во-первых. А во-вторых, никакой не козел мемекал, а кот мяукал! Это было не „ме-е“, а „мяу“! Мне просто послышалось. В кустах сидел котяра, он поймал воробья и слопал!»

Конечно, воробья жалко, но что поделать: кошки птиц, случается, лопают. А птицы, в свою очередь, питаются комариным народом, как говорил отец…

И опять при воспоминании о нем стало тошно до невозможности, зато мимолетный страх исчез. Сашка решительно шагнул вперед — и рухнул на колени.

Ноги его будто бы накрепко связали в щиколотках!

Да что ж это такое?!

Саша затравленно огляделся, чувствуя, что темнота ночного парка словно бы смотрит на него, вкрадчиво заглядывает в глаза, что деревья не просто шумят листвой под легким ветерком, а будто переговариваются на разные голоса… и совсем даже не факт, что это голоса листвы.

А чьи? Чьи тогда?!

Кто шепчется, кто бормочет, кто вздыхает там, и там, и там? Саша еле успевал вертеть головой, словно пытаясь услышать подсказку, но не понимая в ней ни слова.

Какая-то назойливая ветка наклонилась над ним низко-низко и слегка подергивала за волосы. Саша в бессмысленном раздражении все отбрасывал ее, отбрасывал, но без толку: она цеплялась снова и снова.

Впрочем, сейчас было не до ветки. Он ясно видел, как обступившая дорожку высокая трава тянется к нему, отталкивая одна травинка другую, словно каждая норовила первой дотянуться до него и впиться в его тело.

Трава — впиться?! Ну да, Саша чувствовал это кровожадное желание!

Недавно он читал одну книжку: это был ужастик о том, как ведьма, похороненная на каком-то кладбище, вселила свою мстительную ненависть в траву и та принялась уничтожать людей.

Так что от травы всего можно ожидать. Тем более что здесь все-таки раньше было кладбище! Почем знать, не похоронена ли и здесь какая-нибудь ведьма и не…

Господи боже! Саша почувствовал, как земля под ним задрожала, и его как стрелой пронзило ужасной мыслью: что, если и впрямь не всех мертвых отсюда вывезли? Что, если некоторые остались — и сейчас пытаются выбраться на свет божий, вернее на тьму?!

Спустя мгновение Саша кое-как докумекал, что это не земля дрожит, а он сам. Попытался подняться, однако ноги по-прежнему оставались связанными или склеенными. К тому же подошву правой ноги что-то отчаянно пекло. Будто наступил где-то на уголек и этот уголек теперь прожег подошву и уже добрался до кожи…

«Я не наступал ни на какой уголек! — мысленно твердил себе Саша, пытаясь обрести хоть толику здравомыслия. — Я точно знаю, что не наступал! Эта боль мне мерещится — точно так же, как мерещатся склеенные ноги, как мерещатся эти цепкие пальчики, которые то и дело подергивают меня за волосы, как мерещится, будто гаснет один фонарь за другим…»

А вот это уже не мерещилось. Фонари и в самом деле гасли во всем парке один за другим, словно кто-то невидимый выключал их волшебным делюминатором профессора Дамблдора. Наконец дорожки утонули во тьме. Похоже, во всем парке осталось только одно светлое пятно: то, в центре которого стоял на коленях Саша.

Он задрал голову: оказывается, это лунный луч, пробившийся сквозь тяжелые, сплошь черные облака, оставил на дорожке бледное пятно.

Саша перевернулся с колен на пятую точку и попытался рассмотреть, что там произошло с кроссовками.

Уж лучше бы он этого не делал!

Лунный свет был слабым, полумертвым, однако его вполне хватило, чтобы Саша увидел: рядом с белыми шнурками в его кроссовках появились черные, блестящие, похожие на тонкие скользкие провода. Нет, оказывается, это один провод, который совершенно непонятным образом зашнуровал обе кроссовки, завязался узлом, да еще и обвил свободными концами щиколотки!

Не веря глазам, Саша коснулся провода пальцем, и тот вдруг раздраженно зашипел, дернулся… и оказалось, что это вообще не шнурок, не провод: черная длинная тоненькая змейка подняла узкую голову и смотрит на Сашу злыми блестящими глазками.

— Ох, мамочка, — пробормотал он, но тотчас умолк, потому что неподалеку раздался чей-то голос:

— Александр!

С перепугу Саша даже не сразу понял, что зовут его, зато вспомнилось, как Макс совсем недавно декламировал: «О Геракл, избавитель от зла! О Зевс, отвратитель несчастий! О Диоскуры-спасители! Лучше встретиться с врагом и недругом, чем иметь дело с человеком, похожим на Александра!»

Вот ведь лезет в голову всякая чепуха, от которой еще страшней становится! А между тем кто-то зовет Сашу — какой-то человек, нормальный человек, который сейчас придет на помощь, который развеет весь этот кошмар.

— Да! Это я! Я здесь! — радостно заорал Саша, и тотчас из кустов выдвинулся какой-то силуэт.

Это был огромный рогатый козел, и в тусклом лунном свете стало видно, что к его трясущейся бороде — он непрестанно что-то жевал — прилипли окровавленные перышки.

Резко мотнув головой, так что перышки разлетелись в стороны, козел вздыбился — и через миг перед Сашей возник высокий человек, облаченный в черное. Лицо его тоже было черным, и тяжелые темные веки почти прикрывали глаза.

Он выпростал из-под своего одеяния руку и, соединив указательный и большой пальцы, сделал несколько странных круговых движений.

В то же мгновение цепкие ветки выпустили Сашины волосы. Раздался резкий шум, потом пронзительный писк, и Саша обнаружил, что перед ним, расправив широкие кожистые крылья, реет какое-то жуткое существо. Взглянув на круглую, гладкую, лишенную перьев и шерсти голову, он почему-то вспомнил смешное слово: chauve-souris. Это значит «лысая мышь». Так французы называют летучих мышей, нетопырей. Уж не эта ли тварь только что дергала его за волосы?!