Младшая сестра Смерти - Елена Станиславская

Со мной всегда так: когда волнуюсь, в голову лезут всякие глупости.

Оставив пылесос и чемодан на площадке, я решительно вздыхаю и вхожу в квартиру.

Пахнет влажной землей. Повсюду стоят и висят горшки с растениями — вдоль стен, на стенах, и я не удивлюсь, если внутри стен, стоит расковырять их, тоже обнаружатся какие-нибудь носители хлоропластов. Тут настоящие джунгли. Много глянцевой и вьющейся экзотики, но есть и простая рассада в обрезанных тетрапаках.

Пока я крадусь по длинному коридору, продолжаю звать хозяйку. Под ботинками скрипят половицы, передразнивают: «но-юри-ва», «но-юри-ва». А еще похрустывают палые листья и семена.

Заглядываю на кухню и в ванную — хорошо хоть, все двери открыты. Никого не нахожу и в сопровождении влажных сквозняков иду дальше.

Когда я переступаю порог комнаты, кажется, все растения, что находятся в ней, поворачиваются ко мне. С подоконника внимательно смотрят анютины глазки. Со шкафа тянут лапки вьюны. С комода, стоящего возле кресла, раззявят бордовые орхидеи. А за ними что-то белеет.

Лицо.

Я шагаю в сторону, чтобы избавиться от навязчивых орхидей, и вижу: в кресле сидит старуха в полосатом красно-черном халате. Рот скособочен и приоткрыт. Голубые стекляшки глаз смотрят прямо перед собой. Она мертва, это я знаю абсолютно точно.

Неужели началось?

Где я — там и смерть. Где смерть — там и я.

Разворачиваюсь и бегу прочь, сшибая цветочные горшки.

С полицейскими и врачами скорой помощи Крис разговаривает сама. Еще до их приезда она решает: «Скажу, что это я ее нашла, чтобы тебя не дергали» — и отправляет меня в бабушкину квартиру, а сама спускается во двор.

Ключ со второй попытки попадает в скважину. Дверь открывается с громким и странным звуком, будто чмокает воздух пересохшими губами. В лицо ударяет сладковатый запах старых книг. Я заволакиваю в квартиру чемодан и пылесос, оставляю их у входа, как сторожей, а сама отправляюсь на поиски ванной — нужно срочно поплескать холодной водой в лицо.

Давненько я не видела мертвых. С тех пор как Лизку убило опорой ЛЭП. Сравнивать соседку и Лизку, конечно, неправильно… хотя, с другой стороны, почему? И тогда, и сейчас произошло одно и то же: была жизнь, а теперь ее нет. Фьють — и вылетела. Легко, безвозвратно.

В носу и глазах начинает пощипывать. Нет, Грипп, давай-ка без слез. Провожу дрожащими пальцами по предплечью, раз, другой. Не до крови, но ощутимо. Кажется, отпускает.

Из крана льется злое шипение, но не вода. Я закручиваю вентиль и прижимаюсь лицом к овальному зеркалу над раковиной. Щеки впитывают блаженную прохладу.

— Пожалуйста… пожалуйста, — шепчу я, оставляя на отражении облачко мути, — пусть она умерла не из-за меня.

«Ты Беленькая?» — всплывает в памяти.

Я отстраняюсь от зеркала. Парень-птица. Он живет тут? Или навещал Нонну Юрьевну? Он ушел, когда она еще была жива?

Внутри покалывает беспокойство. Побежать вниз, рассказать про парня полицейским? Отражение хмурится и качает головой. Лимит «мне есть до этого дело», похоже, исчерпан. Не хочу ломать комедию, изображать Нэнси Дрю или, что еще хуже, неравнодушную гражданку. Старушка умерла, ей не помочь. Парня, если он причастен к ее смерти, полиция пусть ловит сама. А я тут ни при чем.

Ни при чем.

Ни при чем!

Если повторю десять раз, поверю?

Чтобы отвлечься, я иду осматривать бабушкину квартиру.

Исследование чужого жилья — а мамину маму я совсем не знала — действительно помогает забыться. Будто шастаешь по эскейп-рум[4] в поисках ключей и подсказок. Ищешь ответы на вопросы, которые подкидывает пространство. О чем грустит громадина резного буфета? Какие тайные послания сжигали в печи, притаившейся в углу глянцевым зеленым драконом? Что изображено на темной-темной картине, висящей в темном-темном углу: кочан капусты и пять морковок или отрубленные голова и пальцы?

Квартира бабушки — совсем не то, что представляется, когда слышишь слова «квартира бабушки». Никаких бесконечных ковров, бессмысленных сервантов, зачерствевших ирисок и круп с жучками. Никакого ненужного барахла, скопленного за годы одиночества. Минимум мебели, в основном антиквариат. Минимум вещей, но каждая из них — сокровище: латунный подсвечник, зингеровская машинка на изящных чугунных ножках, одинокая чашка, увитая золотистым узором, с печатью внизу: Imperial Porcelain St. Petersburg.

Местное квартирное время явно отстает от общемирового. А может, оно и вовсе давно застыло — муравчиком в янтаре. Следов современности не наблюдается. Да что там современности! Советского Союза — тоже, если не считать холодильник «Москва», гладким пломбиром белеющий на кухне. В квартире царит девятнадцатый век. Ну может, начало двадцатого. Даже телика нет, что для жилища одинокой старушки вообще нонсенс.

Я перехожу из комнаты в комнату под пристальными взглядами незнакомцев — на каждой стене висят старые фотографии. Групповые портреты, одиночные, анфас, профиль — толпа черно-белых наблюдателей, кое-где покрытых пятнышками цвета сепии. Наверное, это моя родня. Вот два карапуза в шубках, похожие на медвежат. Может, один из них — мама? Почему-то мне хочется в это верить. Я разглядываю фото детей, пытаясь уловить знакомые черты, и вдруг впервые задумываюсь: как странно, что в квартире маминой мамы будет жить Крис.

Фыркаю. А не странно, что я сама живу с Крис, не родным по крови человеком, и это при живом-то отце?

Иногда мое сердце переполняет благодарность к мачехе. Вначале она не побоялась выйти замуж за вдовца со сложным характером и «прицепом». Научилась общаться со мной и взвалила на себя уйму обязанностей: походы на родительские собрания, помощь с домашкой и прочую муру. Потом, когда отец уехал, мачеха осталась со мной, хотя могла собрать вещички и рвануть на все четыре стороны. Я до сих пор не знаю, почему она так не сделала. Почему не испугалась ни за себя, ни за Изи и все-таки решила жить со мной. Не бросила во второй и последний раз. Мы не разговаривали на эту тему и вряд ли когда-нибудь поговорим.

Но иногда вместо благодарности я испытываю к Крис непонятное, смешанное и довольно гадкое чувство. Нечто вроде подозрения. В чем именно я подозреваю ее? Сама не знаю. Просто заползает в голову всякое. Когда замечаю ее тяжелый взгляд, или мы ругаемся, или она отпускает в мой адрес особо колкую шуточку, в мозгу взрывается конспирологический фейерверк. Нет, я не думаю, что мачеха иллюминат или рептилоид. Я ищу скрытые мотивы. Что ей нужно от меня? В чем ее выгода? Ведь не может быть, чтобы просто так…