Чудесная сказка - Сельма Лагерлеф

Уезжая из Флоренции, он дал обет пред статуей святой Мадонны в соборе присылать в дар Пресвятой Деве всё самое дорогое и самое прекрасное, что добудет в бою. И действительно, у подножия этой статуи постоянно можно было видеть драгоценные приношения Раньеро.

Раньеро знал таким образом, что подвиги его известны в родном городе, и удивлялся, почему Франческа дель Уберти не возвращается к нему – ведь он достиг так многого.

В это время немало рыцарей по призыву Папы приняли участие в Крестовом походе за освобождение Гроба Господня. Среди них был и Раньеро. Взяв крест, он отправился на Восток. Раньеро надеялся завоевать себе там замки и владения и главное – совершить такие блистательные подвиги, что Франческа снова полюбит его и вернётся к нему.

В ночь после взятия Иерусалима в лагере крестоносцев, раскинувшемся у стен города, царило бурное веселье. Почти в каждом шатре поднимались кубки с вином и далеко вокруг разносились громкие крики и раскаты хохота.

Но пожалуй, особенно шумное пирование шло в шатре Раньеро ди Раниери. Вино лилось рекой. Слуги едва успевали наполнять кубки.

И то сказать: у Раньеро, более чем у кого-либо, был повод праздновать победу, потому что в этот день он отличился, как никогда. Утром, при взятии Иерусалима приступом, он первым, рядом с Готфридом Бульонским, ступил на городские стены и вечером перед всем войском его чествовали за храбрость.

Когда кончились грабёж и резня, крестоносцы во власяницах и с незажжёнными восковыми свечами в руках вошли в храм Гроба Господня. Готфрид объявил Раньеро, что ему разрешается первому зажечь свою свечу от священного пламени, горящего перед гробом Спасителя. Раньеро подумал, что этим Готфрид хочет показать, что считает его самым храбрым во всем войске, и очень обрадовался подобной награде за свои подвиги.

Около полуночи, когда у Раньеро и его гостей веселье было в самом разгаре, в его шатёр вошёл шут в сопровождении двух музыкантов. Он расхаживал по всему стану и забавлял воинов своими выдумками. Шут попросил у Раньеро позволения рассказать смешную историю.

Раньеро знал, этот шут славится как большой выдумщик, и охотно согласился выслушать его рассказ.

– Случилось однажды, – начал шут, – что Господь и апостол Пётр целый день просидели на самой высокой башне райской твердыни и всё смотрели и смотрели оттуда на землю. А там происходило столько всего… у них не было времени даже словечком перекинуться друг с другом. Господь сидел спокойно, но апостол Пётр то хлопал от радости в ладоши, то отворачивался с отвращением. То смеялся и ликовал, то плакал и сокрушался. Наконец, когда день уже клонился к вечеру и сумерки спускались над раем, Господь обернулся к апостолу Петру и сказал: теперь он, по-видимому, доволен и должен радоваться.

– Чему это я должен радоваться? – запальчиво спросил апостол Пётр.

– Ну как же, – кротко ответил Господь. – Думаю, ты доволен тем, что видел сегодня.

– Да, правда, – горячо отозвался Пётр, – в течение многих лет я сетовал, что Иерусалим находится во власти неверных, но после всего, что я увидел сегодня, думаю, лучше, если бы всё оставалось по-прежнему.

Раньеро понял: шут говорит о том, что произошло в этот день. И он, как и другие рыцари, стал внимательнее прислушиваться к рассказу.

– С этими словами, – продолжал шут, обводя рыцарей лукавым взглядом, – апостол Пётр перегнулся через край зубчатой башни и указал Господу на город на вершине высокой скалы, поднимавшейся из горной лощины. «Видишь Ты там груды трупов, – сказал он, – видишь Ты кровь, заливающую улицы, видишь нагих, несчастных пленников, стонущих среди ночной стужи, видишь Ты все эти дымящиеся пожарища?»

Господь молчал, и апостол Пётр продолжал сокрушаться. Он говорил, что, хотя много раз негодовал на этот город, однако никогда не желал ему такого несчастья, какое теперь обрушилось на него.

Тогда Господь нарушил молчание и попытался возразить: «Не можешь же ты отрицать, – проговорил Он, – что христианские рыцари с величайшей отвагой шли на гибель».

Тут одобрительные возгласы прервали речь шута, но тот поспешил призвать всех к молчанию.

– Не перебивайте меня! – воскликнул он. – Теперь я забыл, на чём остановился… Да, кажется, я хотел сказать, что апостол Пётр отёр слёзы, выступившие у него на глазах и мешавшие ему видеть. «Я не мог представить, что они окажутся свирепыми, как дикие звери, – сетовал он. – Весь день они убивали и грабили. Не понимаю, как мог Ты позволить себя распять, чтобы приобрести потом таких последователей».

Рыцарям понравилась шутка, и они громко рассмеялись.

– Неужели, шут, апостол Пётр так гневался на нас? – крикнул один из них.

– Замолчите! Послушаем лучше, не стал ли Господь защищать нас! – подхватил другой.

– Нет, Господь долго оставался безмолвен, – отозвался шут. – Он знал с давних пор, что, если апостол Пётр дал волю своему гневу, ему не стоит перечить. Апостол Пётр продолжал горячиться: пусть Господь даже не говорит, что все эти рыцари вспомнили наконец-то, в какой они прибыли город, и, босоногие, в покаянных одеждах, отправились в храм. О таком покаянии не стоит и толковать. Затем апостол Пётр снова перегнулся через край зубчатой башни и указал Господу на Иерусалим и христианский лагерь у его стен. «Видишь Ты, – сказал он, – как Твои рыцари празднуют победу?»

И Господь увидел, что повсюду в стане шло буйное веселье. Рыцари и воины сидели и смотрели на пляски сирийских танцовщиц. Полные чаши ходили кругом, пирующие бросали кости, деля между собой военную добычу, и…

– … и слушали шутов, рассказывающих глупые истории, – подхватил Раньеро. – Может быть, и это большой грех?

Шут засмеялся и кивнул ему головой, как бы говоря: «Погоди, я тебе отплачу». Но тут же снова потребовал тишины:

– Не прерывайте меня! Бедному шуту так легко забыть, что он хочет сказать… Да, так вот: апостол Пётр самым строгим голосом спросил Господа, неужели тот считает, что эти люди своими делами возвеличивают Его имя? «В своей отчизне они были разбойниками и убийцами, – сказал апостол Пётр. – Такими же остались и теперь. И лучше бы Ты не допустил этого похода. Ничего хорошего из него не выйдет».

– Ну, ну, шут! – предостерегающе бросил Раньеро.

Но шут, по-видимому, считал для себя вопросом чести испытать, когда же наконец кто-нибудь вскочит и вышвырнет его вон. И он бесстрашно продолжал: