Дурак - Алиса Рудницкая

– Но Руди и дедушка Эдди остались, – голос Виктории задрожал. – Руди так постарел... Руди так мне обрадовался. Знаешь, Мэт, я расстрогалась, искренне, правда. Поняла вдруг, что меня здесь любят и ждут – пусть просто слуги. Просто лысый морщинистый повар и его отец... Но они всегда меня поддерживали, единственные тогда верили... И сейчас... Правда, Эдди я еще не видела, Руди сказал, что он  отсыпается  – не хотелось будить... вот, хожу, жду ночи...

– Они правда тебя любят...

– Да... Хотела была показать Руди, что до сих пор храню ту глупую фотокарточку, но.. кажется меня обокрали, – Виктория горько рассмеялась.  – Я ужасно расстроилась, а Руди мне сказал, что и так все помнит, что это лучшее его воспоминание. И я подумал  – мое тоже.

Мэт тоже помнил. В тот вечер Виктория вновь поссорилась с отцом. Ему не нравилось, что его дочь якшается со всяким отребьем, что любит каких-то слуг больше, чем родных родителей. Он бы их и выгнал, но хозяйка не позволила – она всегда здраво мыслила. Пусть тоже считала поведение дочери недостойным своего положения.

Они, конечно, были не правы. Виктория всегда ставила себя выше остальных и любила только себя. Она хотела казаться благородной, современной. Девицей с широкими взглядами, как у северянок. Фотокарточка, которую когда-то сделал Мэт –  лишь подростковый бунт. Провокация. Ничего пошлого, конечно, невинные дочерьи чувства – просто кокетливая благородная дама и пара жалких стариков. Порода и чернь. Но тогда Мэт все равно любил прекрасную Викторию.

Это теперь он завел близкое знакомство с самой прекрасной из женщин. Магией смерти. Но забыть Викторию не удалось.

Забыть доброту пары жалких стариков – тоже.

– Ты останешься?  – спросил Мэт.

Виктория, смахивающая платком капельки слез, только удивилась:

– Нет, ну что ты, дурачок! Я буду работать в столице... завтра же уеду. Но я не могла не попрощаться с домом.

Мэт вздохнул с облегчением. Он рад что она приехала. Он рад, что она, так сильно изменилась. Он рад, что она почти забыла себя. Он не знал бы, что делать, прими бы Виктория иное решение.

***

Прощание вышло трогательным.

Старик-сторож, Эдди, даже не казался таким страшным этой ночью. Он радовался встрече, шепеляво что-то рассказывал, пах переспелыми персиками. Руди в своем излюбленном колпаке шел рядом, тоже сиял. И Виктория обошлась без брезгливыми мин. Смотрела с искренней теплотой. С нежностью взяла старика за худую морщинистую руку.

Поблагодарила от души.

Повзрослела.

Мэт, тайно устроившийся на своей любимой ветке, улыбался.

Ему даже не нужно было что-то делать. Магия словно сама знала, как лучше. Концентрировалась в теле Эдди. Дарила ему жизнь. Конечно, душа давно покинула свою оболочку – но Мэт знал Эдди, любил его, и магическая сила придавала звукам, издаваемым мертвым телом, нужный смысл, согревала давно остывшую руку, сдерживала разложение.

На самом деле, Мэт понятия не имел, как это работает. Это чистая магия смерти или еще и эльфийская магия жизни, пробудилась в жилах, непомнящего свой род ненормального эльфа?

Мэт был силен. Он чувствовал весь город. Он мог просто пожелать  – и все цветы завянут. Щелкнуть пальцем – и все кладбище восстанет. Он мог бы захватить Старый Джуг, отомстить ему за все унижения в детстве, править – нищий мальчишка на троне! Для стольких – мечта. Но Мэту хватало осознания  своей силы. И того, что придумывал для заработка Гэрри.

Хотя нет, конечно, нет, невозможно.  Мэт, разумеется, понимал, что всесилие магии – та еще иллюзия. И магия смерти – своенравная дама. После того, как он решил умертвить всех надоедливых мух в городе – сам чуть не умер от агонии миллионов насекомых. И мухи надолго не пропали, хотя и стали облетать эльфа стороной. Так Мэт кое-что выучил. Магия может убивать все вокруг него, но он не может убивать магией.

А жизнь дарить хитростью, обманом  – может.

Мэт был силен. И слаб.

В отличии от Гэрри, Мэту давно уже не нужно было усиливать свои способности ритуалами – но привычка ходить с голой грудью  осталась.  Мэт пытался, напротив, найти руны, чтобы сдержать свои силы – но словно и не существовало ничего подобного.

И мертвецы сами готовы были плясать вокруг Мэта.  Делать все, что он пожелает. Рассказывать свои и чужие грязные тайны, чтобы потом Гэрри мог шантажировать живых родственников. Выполнять любые задания, пробираться в недоступные места, пугать или дарить мгновения радости. Гэрри ловко выдумывал аферы. И знал, что есть черта, которую Мэт не переступит. Все же он относительно порядочный эльф.

За этот месяц Мэт сильно устал – быть сосредоточенном на одном, идеальном объекте. Иногда Мэт сам чувствовал себя мертвым беззубым стариком, и хотел плюнуть на все. Назваться дураком и уйти прочь из этого сада. Он сам не знал, зачем это делает. Чувствовал, но не понимал.

А сейчас, глядя на девушку, старика и мертвеца в персиковом саду, залитым лунным светом – понял.

– Я теперь могу умереть спокойно, – сказал нужные слова Эдди.

Мэт знал, что Руди в душе облегченно вздохнул. Он любил отца, но понимал, что тот существует, а не живет. Не понимал только, что не живет он в прямом смысле.

Мэт больше никогда не появится в этом доме.

Старик-сторож умрет на рассвете.

Старик-повар погорюет и будет дальше хозяйничать в особняке.

Виктория уедет в столицу со спокойной душой, с теплыми воспоминаниями. Мэт так и не отдал ей фотокарточку. Пусть лучше помнит нежную дружбу, чем видит себя высокомерной дрянью в компании уродливых стариков.

Персиковый сад оживет.

А Гэрри еще долго будет обзывать Мэта дураком.