Земли семи имён - Дарина Стрельченко

Ну, в Грозогорье!

А ты, менестрель, лгун, обманщик самый необыкновенный, – спасибо тебе! Никакой ты не Сердце-Камень, сердцем чувствую. Да только впервые в жизни промокшее платье не лесной сквозняк сушит, не пламя очага, а ветер магии.

Столица встретила Хедвику горячим осенним светом. Лето в Грозогорье не гостило тысячу лет, но каждая осень в городе стояла дынная, сладкая, вызолоченная солнцем. Шумел по мощёным площадям ветер, тёмные сухие травы вились на нижних улицах, а с окрестностей съезжались телеги крестьян и купцов, полные медовых груш, янтарных яблок и густого пшена.

Хедвика миновала широкие каменные ворота и вошла в город. От самой стены вверх уводила сложенная из булыжников дорога, кое-где меж камней пробивались ломкие стебли трав. Травы в Грозогорье особые: рождённые неприветливой весной, они устремляются в рост, но скорая осень покрывает их ранней изморозью, горькие дожди гнут к земле синие стебли. К зиме трава становится лёгкой, бесцветной, что паутинка. Из такой, говорят, вместо нитей вяжут самые хрупкие кружева, самые нежные полотна, а то и по живому сшивают…

Но никаким травам было не подняться выше башен дворца – там, у вершин, ярились голубые снега, сияли ледяные звёзды. К дворцовым воротам и дальше, к извилистым горным ущельям, вела дорога, на которую ступила Хедвика. В звонком осеннем воздухе вставали перед ней лестницы и аркады, узкие тропы, улицы и дома – все они взбирались выше и выше, всё Грозогорье стремилось ввысь, к вершинам гор, с которыми делило корни.

Впереди, высоко над Хедвикой, полыхала флагами площадь Искр. Она подняла голову, вглядываясь, щурясь от пронзительного света, но рассмотрела только ряды крыш да гирлянды угасших фонарей за домами. Путь к лучшим мастерским предстоял долгий…

Да только зачем ей искать пристанища на ярмарочной, шумной и надменной площади Искр? Можно найти мастерскую и поскромнее, в одном из переулков, увитых осенними путами шиповника и плетьми мышиного гороха. Но прежде… Даже в самой маленькой каменной лавке её встретят по одёжке.

Рассмеявшись, Хедвика отколола от каменного браслета на диво легко отломившийся малахитовый лист и вошла в первую же лавку, вывеска в окне которой обещала гостям роскошные наряды, достойные самих правителей.

– Леди желает платье?

Голос раздался из ниоткуда, заставив Хедвику вздрогнуть, озираясь. Неловкий шаг – и где-то мелодично зазвонили тихие колокольчики, а в глубине вспыхнул ласковый свет. Пахло портновским мелом, пыльным бархатом и сухими цветами; после пестроты улицы полутьма «Лавки шелков и платьев» была приятна, уставший взгляд с облегчением скользил к тихим огонькам у дальних витрин.

– Да, платье, – нервно ответила Хедвика невидимому собеседнику. – Не слишком вычурное… и не слишком дорогое.

В ответ раздался негромкий смех:

– Леди с карманами, полными магии, не желает быть приметной?

– Именно так.

«Откуда продавцу знать, что у меня с собой столько каменной пыли?»

– Вы, видимо, впервые попали в город? Лучше бы вам помнить, что проницательность – черта нижних улиц. Вверху вы найдёте шум и блеск – мудрый дворец оградил себя от умных глаз. Истинных магов Грозогорья вы отыщете только у подножия, да, может, на площади Искр. Уж она всегда готова похвалиться мастерством и пестротой.

– Спасибо, а всё-таки платье мне сейчас нужнее совета. Покажите невычурное… но достойное.

* * *

Первая потраченная монета, говорят, колом встаёт, вторая – соколом. А за ней уж мелкими пташками летят. Так и случилось с Хедвикой. Первый лист с каменного браслета обратился в скромное шерстяное платье. Второй – в высокие туфли на шнуровке, да такие, что пряжки горели живой медью. А дальше полетела, полетела каменная пыль от браслета – прозрачными леденцами из кондитерской, румяными масляными булочками из хлебной лавки, жемчужной нитью, обернувшейся вокруг шеи, оберегом из перьев и льна…

Когда Хедвика опомнилась, в городе уже приютилась ночь – накрыла Грозогорье, словно взмахнула вышитой звёздным бисером накидкой.

Похолодало. «Мне бы накидка не помешала», – подумала Хедвика, одёргивая рукава. От земли к ночи поднялся сладкий осенний запах – зрелых яблок, прелых трав, костров, мрамора, молодого вина. По улицам потянулась сиреневая дымка.

Пробираясь на свет оранжевых фонарей, Хедвика свернула в узкий переулок. От стены до стены можно было достать, раскинув руки, и волей-неволей приходилось поглядывать в чужие окна. А там, за тихими витражами, вершились вечерние дела. В одном доме отражалось в начищенном серебре пламя очага, в другом шумел, дышал лиловым паром хрустальный перегонный куб. На подоконнике третьего тянулись к фонарному свету тихие кристаллы, слабо-зелёные и опалово-алые в расписных глиняных горшках. Где-то звенели о тарелки приборы, где-то поскрипывало кресло, а на соседней улице наигрывали колдовскую весёлую джигу. Ветер нёс запахи берёзовых дров, домашних флоксов, нездешнего жасмина, масла и шоколада.

Впервые Хедвика оказалась одна тёмной ночью в огромном городе. А город звучал и жил, обернувшись ночной прохладой, светил мрачными огнями из глубины переулков, гудел нарядными площадями, сиял точёным дворцом на самой вершине. Город был полон магии, каменной или какой другой, но уж точно самой истинной, самой настоящей.

Хедвика оставляла позади ступень за ступенью. Тесные улицы подножия города оставались позади, она поднималась всё выше, и тёмные деревянные дома сменялись каменными стенами, садами и парками. Вокруг было людно, несмотря на поздний час.

«Ровно так, как и говорили. Неспящее Грозогорье…»

Вдоль улиц разгорались смоляные факелы, сияли бумажные фонари. Здесь пахло иначе: жжёными благовониями, углём, бараньим жиром и мокрым деревом.

– Ну, милая, вперёд!

Чем выше она поднималась, тем слаще и тоньше становились запахи, тем выше и краше делались дома. И лишь ловкий сухой шиповник, цепляясь за выступы камня и кирпича, крался за ней следом с самых нижних улиц. Здесь он цвёл пышным цветом, несмотря на осеннюю прохладу. Не успевший распуститься весной, не знавший лета, он горел киноварными лепестками, шершавыми, словно вылепленными из алой глины.

А там, впереди, что-то ждало её. Невесомая паутина предчувствия заставляла оглядываться с самого утра: тревожила руки, дрожала в голосе и растворялась в воздухе сладким, холодным соком. К полуночи паутина оплела её всю, нити протянулись над Грозогорьем, полетели над улицами выше фонарей и знамён… А её собственная нить, нить судьбы, которую, говорят, умелые пряхи способны из голубой травы вытягивать, вела к одному-единственному порогу.

Она подошла к тихому крыльцу в глубине заросшего сада, подняла руку, чтобы постучать в перехваченную жестяными скобами дверь… Скрипнула над порогом вывеска – «Каменная мастерская Арнольда», – и дверь вдруг распахнулась сама, обдав её тыквенным рыжим светом, запахом пыли, камня и чудес.