Синдром Кандинского (сборник) - Андрей Васильевич Саломатов

за их здоровье и хорошо поел. Во время ужина он рассказал мне, как выйти на дорогу… Потом, наевшись и опьянев, я незаметно для себя уснул.

Когда же от холода и сырости проснулся, уже светало. Рядом со мной никого не оказалось, даже трава на поляне стояла совершенно вертикально, будто и не было никакого ужина на ковре. Однако рассказ усатого я запомнил и, встав, пошел в направлении, которое он указал. Я пожалел, что не догадался поискать поблизости от поляны следы машины, — понятно, что попасть туда с таким количеством вещей можно было только на машине. Я мял живот, пытаясь определить, ел вчера или нет, но ни к чему не пришел.

Так я шагал до самого полудня, пока не увидел очень похожую поляну. Я даже остановился от удивления и раскрыл рот, потому что и здесь, на уже виденном ковре, сидела та же пара. Увидев меня, усатый махнул рукой, сказав знакомую фразу:

— Эй, путник! Иди сюда.

Не буду описывать, что происходило первые полчаса, в течение которых я пытался объяснить им, что мы встречались не далее как вчера. Они смотрели на меня, ласково улыбались и все отрицали. Но когда я назвал их имена, а потом пересказал то, что усатый говорил мне прошлым вечером, они переглянулись, затем усатый налил мне полный фужер водки и сказал:

— Вчера вечером нас там не было и не могло быть. Забудь об этом, тебе все приснилось.

Точь-в-точь как вчера, я выпил водки, плотно пообедал, и усатый показал мне путь к дороге. Было очень жарко, от еды и водки меня разморило, и я — никогда не прощу себе этого — снова уснул.

Проснулся я ближе к вечеру. Надо ли говорить, что рядом со мной никого не оказалось. Вокруг не было даже намека на стоянку. Я на коленках облазил всю поляну в поисках окурка или какой-нибудь бумажки. Не было ничего.

До поселка, о котором говорил усатый, я добрался глубокой ночью. Через поселок проходила асфальтовая дорога, по ней-то я и пошел дальше, размышляя, в действительности ли встретил в лесу ту странную пару или все это мне приснилось? Подобные мысли мучают меня до сих пор. Мне кажется, что и жизнь с тобой не что иное, как сон на лесной поляне. Иногда думаю, будто живем мы только во время таких вот переходов от стоянки к стоянке. Остальное — сон, в котором тщимся разобраться, куда же идти. Наверное, вся жизнь заключается в этих переходах…

Я собираюсь пробыть здесь неделю. Надеюсь встретить тебя, Гагра город маленький, где-нибудь обязательно пересечемся. Днем я буду бродить в тех местах, где четыре года назад мы прогуливались вместе.

Антон".

Сложив письмо вчетверо, Антон взял кейс и вышел из каморки. Он пересек двор, невнимательно ответил на приветствие шедшей навстречу молодой женщины в купальнике и направился к сгоревшему бараку. Там он опустил в ржавый почтовый ящик свое послание и не торопясь отправился к морю. Дорогу он знал хорошо — не раз ходил по ней. Ему даже показалось, что он узнает женщин, сидящих на скамейках у калиток. Антон иногда здоровался с ними, и они охотно отвечали ему, а затем долго провожали взглядом, судача меж собой, чей это сын, зять или внук.

Жара стояла мучительная, идти было тяжело, вскоре асфальт сменился песком, и Антон пошел совсем медленно, едва перебирая ногами. Наступать он старался на рваные островки какой-то зеленой вьющейся травы, обходил зловеще-красивые кусты дурмана с колючими плодами, похожими на каштаны. При этом он думал о Лене, о том, как она прочтет письмо и захочет ли встретиться с ним. Несмотря на усталость и зной, он чуть заметно улыбался своим мыслям и изредка вслух отвечал ей на воображаемые вопросы: «да», "нет", "понимаешь?..".

Море было спокойным и чистым. Слепили бликами едва заметные волны, с тихим шипением наплывая и рассасываясь в мелкой прибрежной гальке. Народу на пляже было немного — отдыхающие предпочитали загорать ближе к центру, где можно было пообедать и пересидеть самую жару в кафе под раскидистыми платанами.

Пройдя с километр по раскаленному песку и камням, Антон вконец обессилел, уронил кейс и повалился рядом с ним. Упав на бок, он натянул на голову пиджак, прикрыл глаза. И тотчас в наступившей мгле в его усталом разомлевшем мозгу закрутились огненно-красные плоские диски. Вращаясь, они медленно уплывали в чернильную даль и где-то там, за неощутимым горизонтом, падали вниз, словно новенькие золотые червонцы, в бездонную копилку бытия.

У Антона больше не было ни сил, ни желания идти дальше, хотя до ближайших деревьев оставалось не более трехсот метров. Он чувствовал бесконечную слабость, равнодушно подумал о том, что не ел со вчерашнего дня, и попытался проглотить слюну, но ему это не удалось — во рту было сухо, как в пустыне. Антон снова подумал о Лене и в который раз ощутил, как истончаются и рвутся связывавшие их нити, и вместо этой связи, вместо привычного состояния покоя, которое всегда вызывали в нем мысли о ней, в душе его медленно и неотвратимо росла холодная тупая боль. Она давила изнутри, и, как он ни старался вычерпать её из себя, она не кончалась, будто черпалась из бездонного колодца. Иногда ему начинало казаться, что это уже и не боль, а нескончаемая глухая тоска… будто познал он какую-то запретную тайну жизни, заглянул туда, куда простым смертным заглядывать запрещено, ибо они догадываются, что раскрытие такой тайны обнажает жизнь, делая её бессмысленной.

Сколько пролежал, Антон не знал. Иногда он впадал в полудрему, бормотал что-то во сне и вскрикивал, напуганный кошмарными видениями. Солнце уже висело низко над горизонтом, и полупустой пляж обезлюдел совсем; черные узорчатые тени от кустов дурмана увеличивались на глазах, а на смену слепящему дню пришел густой душный вечер.

Антона разбудило шуршание шагов. Рядом с ним что-то еле слышно прошелестело, и он ощутил едва уловимый, сладковатый запах духов. Открыв глаза, Антон увидел удаляющуюся женскую фигуру в длинном белом платье, такую эфемерную в этом нагретом, дрожащем воздухе, что непонятно было, продолжает ли он спать или уже проснулся и наяву наблюдает, как мягко ступает этот хорошенький фантом по грязному песку.

Антон долго провожал взглядом странную незнакомку, затем встал, добрался до воды и тщательно умылся. В свою каморку возвращаться не хотелось. Четыре близко расположенные стены, оклеенные дешевыми, пузырящимися обоями, и низкий потолок внушали ему ужас. Изнутри каморка была похожа на большую картонную коробку для энтомологической коллекции, и, казалось,