Метка - Элис Бродвей

На другой стороне площади, у меня за спиной, музей, моё самое любимое место в городе. Чтобы войти в дверь, надо преодолеть множество каменных ступенек, окружающих здание. Каменные колонны и сводчатые окна музея уходят ввысь. Снаружи здание выглядит мрачным и грозным, но внутри светло и уютно. Папа часто водил меня туда. В тени нависающей громады музея меня вдруг пробирает дрожь, и, судорожно сглотнув подступивший к горлу ком, я спешу дальше.

Впереди, за лужайкой, деревьями и скамейками, что-то происходит. Рабочие устанавливают громкоговорители на временной сцене у здания мэрии – огромной угловатой коробки, обрамляющей площадь с двух сторон. Понемногу собираются зрители, оставив скамейки и негромко переговариваясь, подходят ближе. Наверное, какое-то собрание, о котором я забыла.

Бросив взгляд на здания правительства, вдруг вспоминаю, что меня давно не вызывали на чистосердечное признание. Наверное, моя очередь уже скоро. На такие разговоры – признания – приглашают раз в несколько лет. Папа привёл меня на чистосердечное признание в первый раз, когда мне было почти четырнадцать. Тот день встаёт перед глазами яркой вспышкой.

Папа уверял, что беспокоиться не о чем, но всё равно было страшновато. Нам рассказывали об аппарате, который измеряет пульс, температуру и пищит, если соврёшь. Я никогда не видела ничего подобного и вообразила настоящее орудие пытки. В тот раз я была абсолютно уверена, что меня разоблачат. Вспоминала, как обманывала родителей, тайком грызла печенье. Мне даже снились кошмары, где я признавалась в преступлениях, которых не совершала.

Когда нас с отцом провели в небольшую, самую обыкновенную комнату с белыми стенами, меня постигло страшное разочарование. В комнате стояло два стула, деревянный стол и небольшое устройство, похожее на тусклый, видавший виды металлический шар с лампочкой и торчащими проводами. Нас ждал человек с блокнотом. Он указал мне на стул, приглашая сесть, но папа заметил мое беспокойство и попросил разрешения ответить первым. Он сел, положил левую руку на шар и с улыбкой подмигнул мне, словно говоря: «Ни чуточки не страшно».

Отец отвечал спокойно, не повышая голоса, и машина ничего не сделала. Вопросы оказались совсем несложными, и мне стало легче. Обычные просьбы рассказать о новых знаках и подтвердить, что не совершал преступлений из какого-то списка. Человек за столом время от времени делал пометки в блокноте, потом улыбнулся папе и сказал, что вопросов больше нет.

– Ваша совесть чиста, мистер Флинт. Всё в порядке. – Он снова улыбнулся, будто собираясь пошутить, и посмотрел на меня. – Твоя очередь, – произнёс он. – Не бойся – это не больно. Я села и сделала глубокий вдох, но, стоило мне дотронуться до шара на столе, как раздался скрежет, и я в ужасе отдёрнула руку.

– Что случилось? Помню, как чуть не расплакалась, недоверчиво глядя на папу, а он изо всех сил сдерживал улыбку.

– Ничего страшного. Я не успел настроить аппарат. – Человек за столом улыбался. Папа уже смеялся по-настоящему.

– Быть может, тебе и правда есть что скрывать, Леора, – заметил он.

Ответом ему был мой хмурый взгляд.

В конце концов всё прошло нормально. Мне задали те же вопросы, что и папе, и ещё несколько, специально для подростков, вроде того, не списываю ли я на экзаменах. Аппарат ни разу не нарушил благословенной тишины, а по дороге домой папа угостил меня пирожным, извиняясь за смех и шутки.

Проскользнув между Дворцом правосудия и мэрией, направляюсь к рынку и чувствую, что улыбаюсь. Если бы папа был рядом!

Сегодня прохладно. Первый по-настоящему морозный день. На прохожих больше одежды, чем обычно. Странно видеть почти полностью закрытые тела: я как будто отрезана от людей, вижу знаки только на лицах и руках встречных. Но это совсем неплохо. Я и сама не очень-то открыта взглядам, и не только потому, что обернула плечи льняной шалью, заколов её слева. Просто иногда – я ни за что не произнесу этого вслух – приятно скрыть свои знаки.

Рынок работает почти каждый день, и я ныряю в скопление полосатых навесов и резких возгласов. Задерживаю дыхание у прилавка мясника. От запаха развешенного на крюках мяса подташнивает. Пробравшись к лавке тканей, делаю глубокий вдох, наслаждаясь терпким ароматом хлопка и пряным – красок. Впитываю разноцветье красителей и представляю, что на выдохе получится радуга. Пробираюсь сквозь толпу, глядя под ноги, выбираю, куда ступить, так проще. Не хочу сегодня слышать обрывки чужих разговоров, и пусть знаки прохожих останутся просто фоном. Хочу думать только о папиных знаках, пока они свежи в памяти.

Иду по запаху и наконец чувствую резкий густой дух овощной лавки. Овощи и фрукты в деревянных ящиках, аппетитные плоды смотрят прямо на покупателей. Лавочник в зелёном, слегка испачканном землёй фартуке улыбается.

Он держит бумажный пакет, и готов выполнить мой заказ. Рукава у него закатаны до локтей – руки полагается держать открытыми – и я могу кое-что прочесть по знакам. Тридцать шесть лет, неглуп, был лучшим учеником в выпускном классе школы. Мог бы выбрать профессию поинтереснее, но знаки говорят о смерти. С уходом старшего брата его детство оборвалось. Однако, судя по всему, теперь он счастлив, у него своя семья – рисунки на коже говорят о радости, – в его жизни много интересного, кроме яблок и бобов.

Прошу немного репчатого лука и наполняю другой пакет перепачканными землёй картофелинами. В соседнем ящике – морковь, где-то рядом витает свежий аромат помидоров.

– Вы не знаете, что будет на площади? – спрашиваю я. – Ставят сцену, собираются зрители…

Лавочник встряхивает пакет и заворачивает верхушку, крепко держа уголки.

– Ты разве не знаешь? Публичное наложение знака, – отвечает он, взвешивая картошку. В его голосе прорывается тщательно скрываемое волнение и что-то ещё… Неужели страх? – Впервые за столько-то лет!

Я многое пропустила в последнее время: папа занимал все мои мысли. Неуверенно оглядываюсь на площадь. Идти или не стоит? В школе нам рассказывали о публичном наложении знака. Интересно, как это происходит? Расплачиваюсь, подхватываю сумку и вместе с толпой иду на площадь. Кто-то толкает меня плечом, стремясь пробраться вперёд. Голоса всё громче, и Чем ближе к площади, тем больше народу пытается туда попасть, посмотреть, что же будет.

Наконец я на месте, у сцены плотная толпа, я – где-то в последних рядах. Женщина рядом кивает мне и склоняется ближе. Её глаза поблёскивают от возбуждения.

– Говорят, придёт мэр Лонгсайт! – выдыхает она.

Я не слишком интересуюсь политикой, но Дэн Лонгсайт, став мэром полгода назад, никого не оставил равнодушным. Даже мои одноклассники обратили на него внимание. Лонгсайт разительно отличается от череды болтливых стариков, занимавших этот пост до него. Прежде всего он симпатичный, да и гораздо моложе других политиков. Впервые за многие годы люди действительно рады переменам. Помню, как на инаугурации мы с воодушевлением скандировали слова надежды и доверия: «Он добр, он мудр, он лучший из нас. Он не жесток, он любит нас, нам нечего страшиться. Он всё сделает ради нас». Я так верила в эти слова, что сердце чуть не выпрыгнуло из груди.