Боги помнят - Вера Камша

Справа от почти полной луны догоняли друг друга две звезды — красноватая и ласково-голубая. Смерть и Жизнь. Дочери Времени Всемогущего. Сестры никогда не ссорятся. Смерть берет то, что не может удержать в горстях Жизнь. Жизнь собирает то, что потом отдаст Смерти. Завтра они поделят пришедших к Линдеям, а пока здесь властвует луна. И мешает спать. Тимезий ткнулся лицом в верный мешок, но ни плотно прикрытые веки, ни потертая овчина не спасали от настырного светила. Копейщик сдался, перевернулся на спину и открыл глаза.

Луну медленно рассекало узкое облако, единственное на небе. Выше звездные Кони рвались из рук Колесничего, в ногах его валялся никому не нужный Венец. Ночь перевалила за половину, но до рассвета было неблизко. Последняя ночь перед последним штурмом… Тимезий слишком хорошо знал титанов, чтобы не понимать: бой будет страшным. Сломать церемониальные ворота, пусть и замурованные, для коняг — игрушки, но дальше придется туго.

Стараясь не шуметь, человек вытащил копье и кусок козьей шкуры — протереть наконечник. Это хоть как-то отвлекало от лезущей в душу луны и неуместных перед схваткой мыслей, а жить хотелось все сильнее. Отчаянно, исступленно, как, наверное, никогда раньше. Клионт тоже не спал, но иначе. Мальчишка и так ждал штурма, словно совершеннолетия, а тут его еще Идакл заметил! Как же после такого завернуться в плащ и засопеть? Как вообще спать под такой луной?!

— Тимезий, — прошипело у самого уха, — ты чего не спишь?

— Не хочу. А вот некоторым не мешало бы…

— И я не хочу. — Клионт перешагнул через Матрея, зацепился за мешок и почти свалился у погасшего костра, чудом не отдавив ноги спящему Арминакту. — Какое оно у тебя все-таки…

— Такое, — усмехнулся копейщик, — только не больно-то хватай. Грани — хоть брейся!

— Сам не порежься!.. Хорошо тебе, а моим плащ не сразу пробьешь… Слушай, ты белобрысого вместе со щитом к дереву пришпилишь?

— Я тебе не коняга! Пробить панцирь сил, пожалуй, хватит, но лучше изловчиться руку или ногу подрезать… Ты Невкра спроси, он — лучший.

— Брата вождя?!

— А что? С Идаклом вы теперь приятели…

Замолчал. Думает… А луна все пляшет. По плащам спящих и мраморным восьмиугольным плитам. По краю разбитого фонтана, в былые годы поившего паломников. По наконечнику отложенного в сторону копья… Тимезий видел, как в руках опытных воинов-колесничих копья с такими наконечниками рубят людям руки и головы не хуже тяжелых секир, а при колющем ударе пробивают тела насквозь… Те, кто перемолол под Ионнеями две фаланги, наверняка теперь в Линдеях. За смешной стеной… За истончающейся ночью… В Лабиринте колесницам не развернуться, но мечеглазам они не нужны, да и «краснолапых» вряд ли всех выбили. Это только говорится «последний штурм», а после него еще добирать и добирать.

— Тимезий!

— Чего еще?

— А как ты у Ионней? Как ты того белобрысого?..

— А то ты не слышал! — Вспоминать о поражении перед боем — дурная примета. Перед боем вспоминают о победах, но… Но ведь ты, именно ты, тогда победил. Любой ценой выносить отбитые копья — приказ вождя. Прежде всего — оружие и раненые, а мертвые уже мертвы. Земля одна на всех, это титаны, пока могли, волокли покойников, что познатней, в свои некрополи, людям довольно памяти и победы.

— Расскажи… А то Арминакт всего не видел.

— Арминакт и не мог, он в это время пытался нашу полусотню к холму отвести… А получилось так — когда в первой же схватке удалось «краснолапого» прикончить, мы было решили, что белобрысые прыти-то поубавят, остановятся, мы их на топкое место и загоним. Только не срослось. То ли вел их кто другой, то ли все у них навыворот, но озверели они совсем и так врезали, что коняги наши и те сплоховали, да… Не все, но нам хватило. Я с краю стоял, ну кентавры нас, удирая, и задели, человек пять с ног сшибли. Меня тоже. Пока поднялся, фаланга отступила, а белобрысые уже близко… Хорошо, Пифар, вожак, последним шел, вот я ему на спину и сиганул. Коняги такого не любят, но тут не до ссор было. Он за своими помчался, чтобы вернуть, ну а мне куда деваться, держусь. А тут белобрысый сбоку, и откуда только взялся?.. Меня в расчет не принял, на Пифара копьем нацелился. Ну, я с ходу со спины Пифаровой и прыгнул. Повезло, как раз в жизни везет, — мечом прямо в горло попал. Копье подхватил, Пифар ржет, довольный, сам меня на спину забросил и вперед.

— А меч, ну, который с камнем?

— Так то не мечеглаз был, обычный копейщик, таким длинный меч не положен. А даже и был бы — зачем он нужен…

— Я бы не бросил.

— Ты еще истукана с площади подбери! Ну выволок бы я эту красоту, а дальше что? Меч без своего мечеглаза хуже собаки без хозяина, та хотя бы сразу не дохнет. Уж не знаю, как белобрысые это делают, только в чужих руках меч до первой крови живет, а дальше — все! Полклинка — в пыль, рукоять как из горна, а тебе — конец…

— Тогда еще больше надо… Ну, набрать таких мечей… Может, их переучить как-то можно. Кровь им свою для начала дать или еще что?

— А то без тебя никто не догадался! Нет уж, пусть сгинут вместе с хозяевами, а выплавлять железо не хуже мы научимся. Свое и по-своему!

— Тимезий?

— Ну?

— А почему они «краснолапые»?

— Наручи у них красные, — неохотно пояснил Тимезий, и дело было не в том, что не хотелось пугать мальчишку — Клионта нельзя было напугать. — Болтают, что первый «краснолапый» голыми руками разорвал кентавра в самом толстом месте. Царю белобрысых это понравилось, вот и стали лучшие мечеглазы «краснолапыми».

— Брехня! — убежденно объявил Клионт. — Кентавр — та же лошадь, а лошадь не разорвешь.

— Лошадь, может, и не разорвешь, — поддел проснувшийся Матрей. — А тебя — запросто!

— А вот и нет! Ты его раньше заколешь!

— Эй, — хрипло пообещал разбуженный Арминакт, — заткнулись бы, что ли. Я вам не «краснолапый», но как раздеру!

Клионт прыснул первым, но полусотник с Матреем отстали ненамного.

* * *

Жрецов вывели еще вчера, но храмовый огонь горел, а в священном бассейне журчала вода. Асон чуть разжал пальцы, и зерна пшеницы тоненькой струйкой потекли в пламенную чашу. Обычная жертва воина перед битвой, но Асон принес еще и сорванные у входа мальвы. Плоды — Солнцу и Пламени, цветы — Луне и Воде… В память Интис, которую он назвал бы женой, не пойди все прахом. Интис нашла иной алтарь. Кто-то шепнул, что Небо ждет настоящих жертв, и началось… Они это делали по доброй воле. Не все, разумеется, но делали. Женщины, старики, подростки убивали себя, чтобы те, кого они покидают, победили. Уцелевшие к тому времени старейшины не рискнули запретить жертвоприношения, возможно, тоже верили, что поможет. Не помогло…

Прощальные цветы тихо упали в священный бассейн, медленно, очень медленно закружились, отдаляясь от мраморной кромки. Война с людьми тоже была водоворотом: державу сносило к невидимому жерлу, но понимали это немногие. Ниалк их не слушал, а ведь можно было успеть… Выжечь, договориться, уйти, да что угодно, только не ждать грозы под деревом, заткнув уши. Время было — полыхнуло не сразу и не везде. Пока «звездные» гоняли иклутов по северо-восточным лесам, те ударили по земледельческому востоку. Ударили так, что вскоре спасать там стало нечего и некого. Первыми это поняли горгоны и исчезли. Их осуждали, но не слишком: летунам было нечего защищать, и хорошо, что они просто убрались за море. Кентавры, те припомнили запрет на жизнь в двенадцати городах, лишение права на вход в храмы, скачки и бои, наконец… Обида слуг, слабость жрецов и старейшин, молчание Небес, они все и решили.