Вечер трудного дня - Сорбатская Наталья

после революции каким-то образом разметало по свету. И брат этот был на самом деле греком. И Неля Николаевна тоже была по отцу гречанкой. И полное имя у нее было — Неонила. Такое тягучее, как река, и на слух даже не греческое, а вполне египетское имя.

Но все это узналось позже, уже после того как она, подталкиваемая в спину матерью, потому что боялась незнакомой комнаты с незнакомым в ней сыном, пришла первый раз в гости к Неле Николаевне. Навстречу им от стола шагнул высокий, сутулящийся, как подросток, мужчина с добрыми глазами и немного виноватой улыбкой. Игра. Руки у него были длинные, с широкими и длиннопалыми же кистями, и сам он был неуклюжий и, как потом, уже дома, сказала многозначительно мама опять же в разговоре с отцом, «немного больной«.

У Нели Николаевны в широкой (не в пример их) и не слишком населенной коммунальной квартире было почти две комнаты. Почти, потому что относительно большая «гостиная» перетекала в отделенную тяжелой бархатной портьерой спальню. И в этой спальне справа было единственное на эти почти две комнаты, выходившее во внутренний двор окно. И поскольку это окно находилось в небольшом углублении и по обе стороны было как бы отгорожено стенами, то дневной, а уж тем более солнечный свет никогда не проникал в гостиную.

Однако там, напрочь лишенное дневного света, в большом поместительном горшке росло нечто вроде пальмы. Словно далекий отзвук экзотического происхождения хозяйки. И это было невиданно и роскошно, так же роскошно, как и висевший над кроватью портрет в профиль чернокудрой и кареглазой красавицы в наброшенном поверх голых плеч легчайшем газовом шарфе и с перламутровой серьгой-слезкой в мочке маленького уха («Это через год после окончания гимназии…»).

А напротив пальмы стояло черное пианино, покрытое мутноватым, как зимнее запотевшее окно, лаком. И крышка его была всегда поднята, открывая ряд неглубоких, податливых, желтовато-папирусных клавиш.

В чем заключалась Герина болезнь, она так и не поняла. Ей очень нравилось, как Гера склоняет к плечу голову, точно прислушивается к чему-то, чего другие не слышат, и тихо улыбается. Может, он слышал ту же самую музыку, которая доносилась по утрам из-за ее бордюра?

Но потом, дома, мама сказала еще что-то про «душевный недуг».

И этот самый недуг вкупе с музыкой и стал, в сущности, причиной ее к Гере любви.

И если с музыкой все было понятно само по себе, то насчет душевных болей Анна хорошо усвоила от бабушки, маминой мамы. У той душа болела постоянно: то за младшую дочь, которая развелась с мужем, то за старшую, Аннину мать, потому что та «много работает и страшно изматывается». То за саму Анну («ужасно непослушный ребенок»). Бабушка так и говорила: «У меня болит душа».

И свою вторую внучку она любила больше, потому что жалела «безотцовщину». А ее, Анну, под горячую руку как-то назвала басурманкой, имея в виду, очевидно, приблизительно кавказские корни ее другой бабки, отцовой матери. Тогда Анне показалось, что ее вдруг выставили в пустую холодную комнату, да там и забыли. Но затем, как после всякой ссоры, последовали сладкие слезы обоюдных извинений, бабушкин душисто пахнущий «Беломором» и цветочными духами носовой платок и опять слова про то, что — «душа болит».

Но Гера, видимо, переживал и мучился за других еще сильнее, чем ее бабушка, и поэтому болезнь его приняла затяжной и, наконец, неизлечимый характер.

Неля Николаевна вскоре стала «бабой Нелей», ее седьмой бабкой, то есть из простой пожилой кондукторши перешла в ранг родственницы. Теперь часто, уходя по вечерам в кино или театр или по воскресеньям в гости, родители «забрасывали» ее к Неле Николаевне, благо оказалось, что живут они друг от друга через дорогу.

Все помыслы, все душевные движения Нети Николаевны были сосредоточены на сыне, совершенно не приспособленном для нормальной, в человеческом понимании этого слова, жизни. Он куда-то ходил и где-то работал «легкотрудником», и еще получал маленькую пенсию по инвалидности. И жил он словно сказочный принц — «вне мира сего», часами музицируя на специально для него по случаю приобретенном пианино. Потому что «у Геры настоящий талант, и играет он по слуху, совершенно без нот». И было это абсолютнейшей правдой.

Частенько, забравшись в плюшевое вытертое кресло, она внимательно следила, как его такие неуклюжие в обычной жизни руки на ощупь, путем недолгих проб и ошибок, создают буквально из ничего любую мелодию: от цыганского романса до какой-то совсем уж обильной нотами музыки, которую по радио исполняли обычно целые оркестры.

И называлась такая музыка или «первый концерт Чайковского», или «Рахманинов».

А в довершение всего оказалось, что Гера удивительно похож на обожаемую всей страной знаменитость: тоже здорово смахивающего на принца Вана Клиберна, который к тому же был почти ровесником Геры.

Имелась и еще одна животрепещущая тайна. Существовала в устном пересказе так Анной никогда и не увиденная, загадочная Жанна, «тоже не совсем здоровая». Они с Герой познакомились однажды в больнице, куда оба периодически ложились. И вот они решили пожениться. И теперь, когда при нем заговаривали о Жанне, Гера склонял голову к плечу и ласково улыбался, точно так же, как делал это, прислушиваясь к звучащей в нем музыке.

Говоря о предстоящей свадьбе, Неля Николаевна смотрела в пустой правый угол комнаты и умиротворенно вздыхала, точно несла-несла какую-то тяжелую ношу и вот донесла ее наконец-то до нужного места и осторожно с себя сгрузила.

Но никакой свадьбы не состоялось, потому что Жанна внезапно умерла.

Положив свои большие руки поверх непривычно закрытой крышки пианино и слегка перебирая пальцами, словно пытаясь извлечь из этой глухо мерцавшей черноты хоть один звук, Гера рассказывал, как перед смертью Жанна кричала от мучивших ее головных болей. И, похоже, сейчас это было единственным, что он слышал из всего сонма обычно окружавших его звуков.

Неля Николаевна с Герой долго плакали. И Анна вместе с ними, жалея и Жанну, и совсем сникшую Нелю Николаевну, и Геру. А заодно и себя, за то, что маленькая, и к тому моменту, когда вырастет, чтобы вместо Жанны выйти замуж за Геру, он уже совсем состарится и даже, наверно, умрет.

Жанну похоронили, пальма в кадке продолжала бледно зеленеть, Гера продолжал самозабвенно музицировать, а Неля Николаевна откладывать со своей скудной пенсии деньги на книжку на тот черный день, когда ее не станет и Гера окажется совсем один.

…Страшные сказки Анна, как и все дети, любила и сладострастно заслушивалась историей про Мальчика-с-пальчик и прочей