Правда и другая ложь - Саша Аранго

С первого предложения ему стало казаться, что изложенная на бумаге история очень похожа на историю его собственной жизни. Он залпом прочитал всю рукопись, тихо переворачивая страницы, чтобы не разбудить похрапывающую рядом женщину. В плотном тексте не было ни одного исправления, ни опечаток, насколько он мог судить, ни одной лишней или недостающей запятой. Время от времени Генри отвлекался от чтения, чтобы рассмотреть спавшую женщину. Не встречались ли они раньше? Как, собственно говоря, ее звали? Называла ли она вообще свое имя? Женщина была неброской, с изящными руками и ногами и длинными ресницами, прикрывавшими закрытые глаза.

* * *

Когда после полудня Марта проснулась, Генри успел затопить печь, починить текущий кран, укрепить душ в ванной, убраться на кухне и пожарить яичницу. Он смазал стоявшую на кухонном столе пишущую машинку, а погнутый литерный рычаг разогнул на огне газовой плиты. Рукопись, завернутая в бумагу, снова лежала на своем прежнем месте. Сидя за столом, Марта с аппетитом уплетала яичницу.

Он предложил ей жить вместе. Марта ничего не ответила, что Генри расценил как согласие.

Они провели вместе весь день. Марта рассказала Генри, как он вел себя в предыдущую ночь, как жаловался, что ничего из себя не представляет. Генри понимал, что это правда, хотя сам ничего не помнил.

Вечером они ели мороженое и гуляли в ботаническом саду. Генри рассказывал о себе. Он говорил о своем детстве, которое закончилось после того, как мать исчезла неизвестно куда, а отец свалился с лестницы. О годах, проведенных в детском приюте, Генри предпочел умолчать.

Марта слушала его, не перебивая и ни о чем не спрашивая. Когда они шли по оранжерее тропических растений, она взяла его за руку и даже положила голову ему на плечо. До тех пор Генри никому не рассказывал так подробно и правдиво о своей жизни. Он не упустил ничего существенного, ничего не приукрасил и ничего не придумал. То был счастливый вечер в ботаническом саду – первый из многих счастливых вечеров с Мартой.

В ту ночь они снова спали вместе в кровати Марты рядом с печкой. На этот раз Генри был трезв, заботлив и даже, пожалуй, застенчив. Марта же хранила полное спокойствие, лишь дыхание ее стало жарким и прерывистым. Потом, когда он уснул, Марта выскользнула из постели и уселась на кухне перед пишущей машинкой. Генри проснулся от стука литерного рычага. Машинка стучала ровно, с короткими паузами и точками. Потом раздавался звонок, извещавший о конце строки. Точка. Новая строчка, точка. Абзац. Свистящий шелест – она извлекала отпечатанную страницу из машинки. Скрежет – вставляла в нее новый лист. Так создается литература, подумалось тогда Генри. Стук машинки раздавался всю ночь до утра.

Наутро Генри отремонтировал кровать, сделал резиновую подставку для пишущей машинки, раздобыл два стула для кухни и рассверлил электрический счетчик, чтобы сэкономить на отоплении. После этого Генри задумался о том, как устроить быт, не имея начального капитала, и как у него это получится.

Генри убирал дом и чинил всякие мелочи, но Марта никак не комментировала эту его деятельность. Она вообще ничего не комментировала, чему Генри страшно удивлялся. При этом не создавалось впечатления, что она ничего не замечает или ей все равно. Нет, просто она была довольна тем, что у нее было, и ничего большего от Генри не требовала, считая все это само собой разумеющимся.

Потом Генри заметил, что Марта никогда не перечитывает свои произведения. Она не говорила о них и не выказывала гордости. Закончив один роман, Марта принималась за другой, как дерево, сбросившее листву и снова начавшее зеленеть – без всякой творческой паузы. Видимо, сюжет следующего произведения рождался во время написания предыдущего. Генри долго не мог понять, где она берет деньги на жизнь. Она училась, но на кого, Генри не знал. Должно быть, у Марты были какие-то сбережения, но в банк она ходила редко. Когда им было нечего есть, они не ели. Вечерами Марта уходила из дома, чтобы поплавать в городском бассейне. Однажды Генри украдкой проследил за ней. Да, она действительно ходила в бассейн поплавать.

В подвале Генри нашел чемодан, набитый старыми сгнившими рукописями. Было такое впечатление, что этот чемодан был поспешно, словно детский труп, спрятан среди крысиного дерьма и луж грязной воды. Страницы слиплись, превратившись в заплесневелую массу. В тексте можно было разобрать лишь отдельные слова. Рукопись «Фрэнка Эллиса» тоже сгнила бы в подвале или пошла на растопку, если бы Генри ее не спас. Это была его заслуга. Он сохранил «Фрэнка Эллиса», пусть даже не он его сочинил. Так, во всяком случае, он объяснил своей совести.

– Литература меня не интересует, – заявила однажды Марта, – я всего лишь хочу писать.

Позднее Генри не раз вспоминал эту фразу. Откуда Марта при ее затворническом образе жизни брала такие захватывающие сюжеты, оставалось для него загадкой. Марта никогда не путешествовала, но знала, казалось, весь мир. Генри готовил еду, они разговаривали, молчали и вместе спали. Ночами она писала, а потом спала до вечера, а Генри прочитывал написанное. Он сохранял все, что она создавала, хотя Марту нисколько не интересовала судьба ее произведений. Она никогда об этом не спрашивала. Так и родилась их молчаливая любовь. Они были довольны своей жизнью и находили друг в друге опору. Генри считал, что ему крупно повезло, и требовалось лишь не нарушать сложившуюся гармонию.

Генри послал рукопись «Фрэнка Эллиса» в четыре издательства, адреса которых нашел в литературном справочнике. До этого он был вынужден поклясться Марте всеми святыми, что он никогда, ни при каких условиях не раскроет имя автора. Это должно было навечно остаться тайной, и если что-то из ее произведений будет опубликовано, то только под его именем. Генри нашел это предложение разумным, поклялся и сдержал свое слово.

* * *

Ответа долго не было. Генри даже успел забыть, что вообще посылал рукописи в издательства. Если бы он знал, как редко принимают издательства произведения неизвестных им авторов, то с самого начала не стал бы тратиться на расходы по пересылке. Но невежество подчас оборачивается благословением для профанов.

Генри между тем устроился на работу на фруктовый рынок. Он вставал в два часа ночи и к полудню, смертельно уставший и пропахший овощами и фруктами, возвращался домой, чтобы приготовить еду для Марты.

Она познакомила Генри со своими родителями. Марта долго тянула с этим, и Генри понял почему, когда познакомился с ее отцом. Во время взаимных представлений ее отец, рано вышедший на пенсию пожарный, с плохо скрытым раздражением смотрел на Генри со своего велюрового кресла. Ревматизм изуродовал его суставы и почти целиком сожрал большой палец руки. Мать Марты работала кассиршей в супермаркете. Это была веселая и добрая женщина. О такой матери можно только мечтать.

Они сидели в уставленной диванчиками и пуфиками гостиной, пили кофе с кардамоном и болтали о пустяках. На серванте стояла клетка, в которой доживала свой век какая-то птичка. Гордостью отца Марты была коллекция пожарных касок, стоявшая в застекленном и специально подсвеченном шкафу. Старик рассказал Генри историю каждой каски, в какой стране ее сделали и каково было ее назначение и особенности. При этом он то и дело внимательно смотрел на Генри, ища в его лице признаки нетерпения, скуки и отсутствия интереса. Генри, однако, стоически выдержал эту пытку и даже ухитрился задать старику несколько вопросов.