Гор - Виктория Ман

корабли облака, спускаясь коршунами, принося с собой пламя и плач, скорбь и запустение. Безжалостны и неумолимы были Небесные Люди в своем стремлении безраздельно властвовать. Века их бесспорного превосходства — века гнета для Земных, выживания и бессилия, про которые не ведали в заповедных колониях. Ведь лишь равным Богам под силу перекроить историю. Ведь лишь равным Богам даровано знание об истине.

— Не следует ли нам нанять более опытного учителя?

Князь не обращает на замечание супруги никакого внимания. Разделывает палочками запеченную рыбу. Отщипнув кусочек белоснежного мяса, кладет в рот. Тиха вечерняя трапеза, скрашена соловьиными трелями да журчанием искусственного ручья.

— Он ведь сам недавно был мальчишкой, — продолжает женщина, плохо скрывая раздражение, которое вмиг встает колом в горле, стоит мужу всё же обратить на неё взор прозрачных глаз.

— Ты оспариваешь мое решение? — перекатывается безэмоциональный рокот. Бьет тем не менее в самое сердце. Забылась.

Палочки возвращаются к рыбе, продолжают методично терзать. Женщина же с трудом сглатывает. Замечает, что застыла с поднятой чашей в руке. Рябь идет по водной глади. Опустить на столик медленно, словно любое резкое движение способно спровоцировать, наброситься, причинить боль.

— Что вы, мой дорогой супруг, — скомканный выдох. Прозрачные глаза ловят каждое мимолетное изменение побледневшего лица супруги. Расширенные зрачки, нервные губы, наклон головы, ставший заискивающе-смиренным. — Я лишь забочусь о дитя.

— Не нужно, — знак служанке наполнить чашу. — Молодой учитель не станет учить жизни. Его удел — знания о прошлом. Настоящее лепить я буду сам.

А после спустя месяцы увядания и мук в 91 год от Исхода раздается крик в зимнюю ночь под светом луны и сенью звезд, что наблюдают за роженицей, измученно прижимающей к груди новорожденное дитя. Пока его не отнимают. и грубые мужские ладони не касаются беззащитного тельца, запуская очередной круг под радостные вопли слуг:

— Это мальчик!

— У господина родился сын!

— Молитвы были услышаны! Слава Иссу, теперь всё будет хорошо!

Женщина давит слезы. Пот на пылающей коже. Липнут волосы к плечам. Тянутся к сыну руки, мечтая обнять, дать будущее, безбрежное и ясное, но голос мужа усмехается интонациями:

— Надеюсь, в этот раз твоё дитя не отправится «гулять по реке».

Снег же за окном кружится беззаботно. Мелкие хлопья плывут в морозном воздухе. Запах свежести, запах чистоты, запах вечности. Если бы знало новорождённое дитя. Если бы ведало заранее о своей судьбе…

Гор

— Такие странные пятна. Не хворь ли? Кожа бесцветная точно рисовая бумага.

— Глупая, это священный знак крови Вестников!

— У него жуткий взгляд. Совсем не детский. Боюсь, как бы не проклял меня княжич.

Шушукаются служанки, торопливо прибирая покои. Охают, ахают и не примечают одну из личных служанок княгини, что возникает за их спинами коршуном. Непроницаемо выражение лица, только тяжел взгляд, не предвещает ничего хорошего.

— А ну-ка, — служанки дружно вздрагивают, втянув головы в плечи. — Палок давно не получали? Как смеете сплетничать о юном господине? Убирайте молча, иначе госпожа о каждом вашем грязном слове узнает. А уж если князь услышит…

Больше служанки не смеют и звука издать, ведь понимают, князь не станет приказывать палачам провести казнь. Он сам её свершит своим даром, если вовсе не пожелает продлить муки. Бывает настроение порой пригубить да приголубить смерть — ту, что единственная вызывает чувство насыщения и удовлетворения. Слава Иссу, провинившихся всегда сыскать труда не составит. Нынешние Боги вино не пьют, им подавай кровь.

Оттого молчат девушки и работают быстрее да старательнее под надзором личной служанки княгини, которая ещё кипит праведным гневом. Обидно ей за свою хозяйку и тревожно. Не случилось бы нового помрачения, не захворало бы долгожданное дитя.

Но кажется напрасны волнения. Тиха и светла княгиня, словно прояснившееся небо. Всё время коротает подле ребёнка, ни на шаг не отходит.

Колышутся ленты. Горит фонарь, пролегая рыже-желтыми тропами. Падает снег за окном, сонно и монотонно. А княгиня целует ручки своего малыша. Прямо в морщинистые ладони, в короткие неловкие пальчики. Вдыхает родной запах и не может надышаться. Уткнувшись лицом, улыбается нежно, пока глядят на неё самые любимые в мире глаза. Смеются блеском.

Гукает малыш, взбрыкнув ножками. Режутся зубки, но он почти не плачет. Терпит смиренно, лишь прося немного ласки. Её маленькое чудо, её маленькая жизнь. Ей кажется, она способна задохнуться в этот миг. Крылья материнских рукавов. Если бы они могли оградить от всех невзгод.

Стеклянные бусинки на перекладине люльки манят дитя, сталкиваясь с журчащим звоном. Тряпичный лисенок — хитра мордочка. Обереги под матрасом, под подушкой, зашиты в подкладку. Чтобы рос здоровым малыш, материнская отрада. Касаются губы княгини чистого лобика.

— Моя драгоценность, — шепчут, отдавая кровоточащее сердце каждому слову, каждому звуку.

Если попросят перерезать себе горло, она сделает это. Если повелят вспороть себе живот, она безропотно подчинится. Сложит на плаху голову, вынесет пытки и любое надругательство вечность и намного дольше, только позвольте жить сыну.

Она плавно очерчивает фигуры. Увлекает младенца, что не сводит глаз. Россыпь колокольчиков, следы птичьих лапок, алые бусы рябины. Её руки сказывают на языке прошлого, пока голос вибрирует тугой струной, низким напевом рождая горы, драгоценные недра, чтобы затем взвиться жарким пламенем, подняться ввысь, обернуться Небесными Змеями и резвиться в ветвях Мирового Древа.

Парят города, покоряется бренная земля.

— В объятиях неба

Укрой нас навеки.

Пусть Высшая Мать оберегает Народ,

Пока парит прекрасная Амальтея.

Пусть освободится бренный разум от забот,

Смерть рассыпалась и покинула нас,

И жизнь, поющая колыбельные, тоже

Угаснет, так возроди пламя вновь.

В объятиях неба

Укрой нас навеки.

Пусть Высшая Мать оберегает Народ,

Пока парит прекрасная Амальтея.

Иль’Гранды присмотрят за нами,

И скоро великие замыслы воплотятся.

Слышишь, как Пустота пожинает души?

Закрой же глаза и ступай за ней следом.

Колыбельная скачет ланью, дитя скачет вслед за ней. Прикрыв отяжелевшие веки, уносится во снах туда, где сказки становятся целым миром, и где нет ничего, кроме благословенного тепла.

Так и будет первый год, полностью отданный на откуп матери, проведенный под её боком. Чтобы укрепилась жизнь в теле, чтобы не унесла внезапная детская хворь. А после подойдет срок: дать имя, подтвердив тем само существование, и известить императора о появлении княжеского наследника.

— Конечно господин доволен! Он возлагает на юного господина большие надежды.

— Неужто родится на наших глазах новая династия?

— Да долог будет их век!

Брызжет красками пир. Тодо сидит в конце стола, ссутулившись, потупив взгляд. Но про него и не помнят, на него и не глядят, ведь ему следовало бы быть со