Трюфельный пес королевы Джованны - Анна Малышева

«Найди его, умоляю! Спаси меня, как я однажды спасла тебя!»

«Его – это серебряного пса. – Александра встала и подошла к окну, поднеся фотографию к свету. – Дальше тоже понятно: Рита умоляет спасти ее и напоминает о том, как спасла меня, когда я собиралась утопиться из-за несчастной любви. Стало быть, спасать ее надо ни больше ни меньше как от смерти. Но к чему так туманно выражаться? Почему не сказать прямо, кто ей угрожает, как это связано с псом на фотографии? Ясно, что она в смертельной опасности. Но если я найду это серебро, кому его передать, что с ним делать? Если найду… Легко сказать! Где, как?»

Но ее долгий опыт перекупщика антиквариата уже нашептывал иное, и художница слышала этот вкрадчивый шепоток сквозь увещевания испуганного рассудка.

«Это уникальная вещь! Предмет старинного парадного столового сервиза, дворцового, скорее всего. Об этом говорит и герб. Один герб уже может рассказать очень многое. Стоит показать фотографию нескольким людям, и у меня появится кое-какая информация…»

Черно-белый снимок, на который она смотрела, был сделан давным-давно, Александра полагала, что в начале прошлого века. Поджарая собака, левретка, стояла, низко опустив голову, словно принюхиваясь к следу или к тому, что было под землей. Пружинистая поза животного, изготовившегося выкапывать добычу из земли передними лапами, была схвачена необыкновенно живо и точно. Спина собаки, прикрытая крышкой, стилизованной под попону, очевидно, представляла собой вместилище для съемного судка с кушаньем. На попоне виднелся вычеканенный герб. Надпись на обороте картона – не та кривая торопливая приписка, сделанная рукой Риты, а старая, вылинявшая, чернильная, – кратко сообщала по-итальянски, что перед зрителем не что иное, как «трюфельный пес королевы Джованны».

Regina Giovanna tartufo cane – вновь прочитала Александра и со вздохом отложила фотографию. «Маловато мне это говорит. Пес, судя по позе, собрался выкапывать из земли трюфель. Это и есть трюфельный пес, я слышала о таких, когда жила в Италии, их разводят и по сей день. Собак специально обучают искать трюфели, и стоят эти псы очень дорого. Но какая королева Джованна имеется в виду?»

За окном был обычный двор спального района: панельный дом напротив, такой же, панельный, – справа, его близнец – слева. Груды рыхлого снега, счищенного дворниками на обочины, детская площадка, машины, черные ветки деревьев в палисадниках, роняющие оттепельные капли. День, начинавшийся с яркого солнца, превратился в мутный серый кисель, в котором вязли и глохли краски и звуки.

Заурядный день конца декабря, слишком теплый для зимы, сырой. В такие дни люди жалуются на головную боль, на сердце, лица прохожих приобретают серый оттенок, а о близких праздниках напоминают только украшенные улицы и витрины. Но Александра видела сейчас совсем другую картину.

Несколько лет назад, будучи на аукционе в Риме, она получила приглашение от друзей приехать к ним в деревню, в Южном Пьемонте. В этой области Италии Александра никогда не бывала и потому с удовольствием согласилась.

Было самое начало марта. Когда поезд ранним утром остановился на маленькой станции и художница вышла на перрон, окрестности тонули в белесом тумане, который стелился над полями, обвивал длинными рваными лентами безлистные дубовые рощи. Друзья, супружеская чета средних лет, встречали ее на машине. По дороге в деревню зашел разговор о местных достопримечательностях. Церковь пятнадцатого века, здание окружного суда постройки времен Муссолини… Все почти то же самое, что можно найти в любой области Италии и что, с небольшими вариациями, Александра видела много раз. Внезапно ее ухо уловило словосочетание, которого она ни разу не слышала.

– Трюфельный лес.

– Что это значит? – спросила Александра, с любопытством глядя в окно. Машина медленно ехала по проселочной дороге, по обе стороны которой тянулись дубовые рощи.

– Здесь находят трюфели. И не простые, черные, а белые – знаменитые местные трюфели, самые пахучие и ценные. Как раз заканчивается сезон. В лесу – последние охотники.

И в самом деле Александра начала замечать в тумане между деревьями редкие смутные фигуры. Одну, вторую, третью. Они бродили будто без всякой цели, то и дело останавливаясь.

– Трюфели ищут не сами охотники, конечно, а специально обученные собаки, – объяснил ей друг. – Собака может унюхать трюфель на глубине десять – пятнадцать сантиметров под землей. Таких псов долго воспитывают, они сами по себе – состояние. Ну, и травят друг у друга их часто, конкуренция-то большая! Жаль, ты приехала поздно, мы бы договорились с одним охотником, и он показал тебе, как все это происходит.

– Вообще, они очень не любят кого-то близко подпускать, – обернулась его жена. – У них свои места, свои тайны. Это серьезный бизнес. Большой трюфель может стоить триста евро… А может и тысячу!

О трюфелях говорили потом каждый раз, когда к столу подавали неизбежное в этих краях лакомство – трюфельное масло местного изготовления. То хозяин, то хозяйка дома, где гостила Александра, уточняли, что масло изготовлено именно из белых трюфелей, а не из дешевых черных. К слову, сама художница в этом остром и жирном кушанье ничего особенно привлекательного не находила. Впрочем, она никогда не жаловала деликатесы, предпочитая простую пищу, не отягощавшую желудка и не облегчавшую кошелька.

…Вспомнив те давние дни, Александра безотчетно блаженно вздохнула. Конечно, тогда, как и сейчас, ее жизнь не была безоблачной и легкой. Чаще всего торговые операции с антиквариатом не приносили больших барышей, а если удавалось заработать какие-то деньги, они немедленно расходились, растворялись, утекали сквозь пальцы. Художница всегда забывала об ограниченности своих ресурсов и тратила деньги на книги, альбомы, дорогие материалы для реставрации, в самый последний момент вспоминая, что нужно было заткнуть какие-то дыры в хозяйстве.

Впрочем, мансарду, где Александра обитала вот уже тринадцатый год, вряд ли можно было назвать нормальным жилищем, а хозяйство, которое она с горем пополам вела там, – обычным обзаведением. Отсутствие почти всех необходимых удобств компенсировалось символической платой за аренду ветхого жилья. Дом в районе Китай-города предназначался «под снос» и по-прежнему числился на балансе Союза художников.

В нем остался только один жилой подъезд, да и тот постепенно пустел. На первом этаже провалились полы, и из подвала хлынули больше ничем, даже символически, не сдерживаемые крысы. Там они и хозяйничали, «танцуя с чертями гопак», как выражалась домработница скульптора Стаса. Марья Семеновна, экстравагантная старуха, блистала черным юмором, стальными зубами и винтажными костюмами, сооруженными из реквизита, которым пользовались художники. Эта полновластная хозяйка не только третьего этажа, но и всего вымирающего подъезда больше всех сокрушалась о том, что дом оставляют обитатели. Она как будто боялась существования вне этого разваливающегося вороньего гнезда, которое стало опорой и смыслом ее собственной жизни. Марья Семеновна была в отчаянии, когда опустел и второй этаж. На днях его покинул художник Рустам, подыскавший себе более приемлемое помещение. Именно в его бывшей мастерской, ключ от которой Марья Семеновна передала Александре, произошли загадочные и страшные события: сперва убийство адвоката, а затем необъяснимое исчезновение его тела.