Асы и пропаганда. Дутые победы Люфтваффе - Юрий Мухин

А она отступала, и боевой дух ее падал не из-за стонов газетчиков в тылу, а от отсутствия боеприпасов. Генерал А.И. Деникин в «Очерках русской смуты» написал о днях, когда был начальником 4-й стрелковой дивизии: «Весна 1915 года останется у меня навсегда в памяти. Великая трагедия Русской Армии – отступление из Галиции. Ни патронов, ни снарядов. Изо дня в день кровавые бои, изо дня в день тяжкие переходы, бесконечная усталость – физическая и моральная, то робкие надежды, то беспросветная жуть.

Помню сражение под Перемышлем в середине мая. Одиннадцать дней жестокого боя 4-й стрелковой дивизии… одиннадцать дней страшного гула немецкой тяжелой артиллерии, буквально срывающей целые ряды окопов вместе с защитниками их. Мы почти не отвечали – нечем. Полки, истощенные до последней степени, отбивали одну атаку за другой, – штыками или стрельбой в упор, лилась кровь, ряды редели, росли могильные холмы… два полка уничтожены одним огнем.

Господа французы и англичане! Вы, достигшие невероятных высот техники, вам небезынтересно будет услышать такой нелепый факт из русской действительности.

Когда, после трехдневного молчания нашей единственной шестидюймовой батареи, ей подвезли пятьдесят снарядов, об этом сообщено было по телефону немедленно всем полкам, всем ротам, и все стрелки вздохнули с радостью и облегчением».[7]

Слова Деникина вызывают удивление, поскольку за первые пять месяцев войны было израсходовано всего 37% запасенных до войны снарядов[8]. Почему же фронт остался без боеприпасов в следующие пять месяцев, о которых пишет Деникин? Историк Н. Яковлев, опираясь на расчеты тогдашнего начальника Главного артиллерийского управления генерала А. Маниковского, пишет:

«Простой подсчет объясняет эмоциональный накал приведенных строк. За пять месяцев Великого Отступления 76-мм «мотовки» снарядов израсходовали немногим более 4 миллионов выстрелов. В 1915 году армия получила свыше 10 миллионов таких снарядов отечественного производства, 1,2 миллиона поступило из-за рубежа и перешел запас снарядов 1914 года – 4,5 миллиона. К этому нужно добавить 1,3 миллиона снарядов к средним калибрам, поставленных в 1915 году русской промышленностью, и еще несколько сот тысяч таких снарядов, оставшихся от 1914 года. Грубо говоря, 18 миллионов снарядов!

Сопоставление цифр поступления снарядов за год и расхода их – интригующая загадка. Можно было бы сослаться на то, что, скажем, поставки увеличились к концу года, а к лету была нехватка. Фактические данные не подтверждают этого – из 10 миллионов снарядов для 76-миллиметровых пушек 4 миллиона поступили в первой половине года».[9]

То же самое повторилось и в 1916 году. Общее на всех фронтах наступление русской армии на флангах сразу захлебнулось, а «Брусиловский прорыв» Юго-Западного фронта захлебнулся к сентябрю из-за все той же нехватки снарядов. Генерал Маниковский разводит руками: «Если взять расчет по той норме, сколько в течение пяти месяцев верденские орудия выпускали снарядов в сутки, и начать наступление по всему фронту, то есть от Балтийского моря до Персии, то мы могли на всем этом протяжении поддерживать из всех наших орудий верденский огонь в течение месяца. На складах у нас тогда имелось 30 миллионов снарядов».[10]

И Маниковскому трудно не поверить, ведь этими снарядами воевали три года Гражданской войны и еще в конце 30-х проектировали пушки под уже устаревший артвыстрел только потому, что склады были завалены снарядами, оставшимися не израсходованными с Первой мировой. Упомянутый историк Н. Яковлев делает такой вывод: «Дело было в другом. Помимо психологических причин, образно описанных Маниковским, в деле артиллерийского снабжения хозяйничали чьи-то незримые руки. Кто-то был заинтересован в том, чтобы императорская армия терпела поражения из-за нехватки снарядов, в то время как тыловые склады забивались ими до предела. Не в ожидании ли того времени, когда в бой пойдет армия буржуазной России?».[11]

С этим тоже приходится согласиться, поскольку все «жиды и скубенты» вместе не сумели бы помешать движению боеприпасов на фронт. Яковлев называет этих владельцев «незримых рук» масонами, но это вряд ли.

В 1985—1991 годах они называли себя демократами и либералами, радуясь, что им уже не придется, как в 1937 году, называть себя «жертвами сталинизма». А в научном обороте для этих людей с 1936 года появился термин «пятая колонна».

Правда, раньше «пятую колонну» ни в одной стране не возглавлял ее действующий президент, поскольку это по смыслу «пятой колонны» немыслимо. Сейчас же так безапелляционно сказать трудно.

Примером может служить дело полковника Буданова, который лично убил чеченку, которая, по его мнению, была снайпером чечбандитов. Дело в сути своей обыденное, и нет армии, в которой подобное можно было бы предотвратить даже угрозой жестокого наказания. Но для подрыва моральной силы противника его солдатам необходимо постоянно внушать, что мы пленных никогда не убиваем, что мы им всегда рады и очень хорошо к ним относимся. Ведь масса солдат противника, как и любая масса, очень боится смерти, и мысль о том, что лучше сдаться в плен, пропаганда должна непрерывно закладывать им в голову. Поэтому, пока идет война, исключаются любые сообщения об убийстве в своем плену солдат противника, поскольку это увеличивает его сопротивление и, соответственно, гибель от этого сопротивления своих солдат.

Надо было молчать о деле Буданова и потому, что чеченские бандиты – в основном молодые мужчины, и сообщение об убийстве девушки вызовет у них дополнительную ярость, т. е. дополнительное укрепление боевого духа. Не будем наивными, ведь не случайно из сотен тысяч случаев произвола и убийств, совершенных немецкими солдатами в ходе Великой Отечественной войны, советской пропагандой в качестве образца было выбрано убийство пленной девушки – Зои Космодемьянской. Раздувание «дела полковника Буданова» на весь мир было только в интересах главарей чеченской стороны – смерть этой девушки сокращает сдачу в плен чечбандитов и повышает их ярость, что, соответственно, ведет к продолжению войны.

А России раздувание «дела Буданова» несет неоправданную дополнительную гибель солдат российской армии.

Вы спросите: а что же было делать с Будановым? Молчать! Сообщить, что это чеченская провокация, Буданова тихо наказать, но до конца войны и об этом молчать, если уж стеснялся врать.

Отвлекусь на пример. Вот выше я привел случай из XVIII века со шведским майором Синклером, которого не удалось тихо убрать. Естественно, от правительств разных стран пошли в Россию гневные запросы, как я уже писал, опять возникла угроза войны со Швецией. Императрица тоже, естественно, страшно возмутилась: как смели о ней такое подумать?! Она писала в Дрезден: «Сие безумное, богомерзкое предприятие нам подлинно толь наипаче чувствительно, понеже не токмо мы к тому никогда указу отправить не велели, но и не чаем, чтоб кто из наших оное определить мог».[12]