Объяснение в любви - Валентина Михайловна Леонтьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1954 год… Случайно узнаю, что на телевидении объявлен конкурс на замещение вакансий дикторов. Отчего бы не попробовать? Не было ни сомнений, ни колебаний. Чем объяснялось такое бесстрашие — самонадеянностью или уверенностью в своих силах? Пожалуй, ни тем, ни другим. Скорее всего невежеством. Я не только не представляла, что это за профессия, но до того дня, как переступила порог Шаболовки, не видела ни одной телевизионной передачи.
Видеозаписи не было. По четвергам телевидение не работало, у эфира был выходной день. Пятидесятые годы можно было бы назвать детством телевидения. Я вспоминаю их без всякого снисхождения. Разве детство может вызывать такое чувство? Ведь это целый мир, в который не так-то легко проникнуть. Однако все же можно попытаться, если тобой не будет владеть чувство превосходства.
У каждого есть дорогие для него воспоминания детства — первой поездки с родителями в цирк или первой новогодней елки, а может быть, пирогов с румяной корочкой, которые пекла бабушка. Мне, например, из детства, не раннего, а скорее времени прощания с детством, запомнилось мое первое публичное выступление. Я стою на сцене ленинградского Дома кооперации на Каменноостровском проспекте. Последний тур городского смотра. На мне матроска, плиссированная юбка. Читаю Маяковского — отрывок из поэмы «Владимир Ильич Ленин».
Ощущение безудержной радости помню до сих пор. Меня слушали, я это поняла, потому что услышала тишину. Тишину не глухую, не мертвую, а живую. Ту, выше которой для тебя, стоящей на сцене, не может быть ничего. Не знаю, как я читала, ведь девочке вообще трудно читать Маяковского. Помню лишь, что я из своего ленинградского детства видела семнадцатый год. И сегодня мысленно благодарю тех зрителей за внимание, доброту, чуткость — за тишину! Через несколько дней я потеряла в трамвае именной позолоченный жетон, удостоверявший, что Валя Леонтьева получила первую премию на городском смотре художественной самодеятельности в 1935 году. Папа хотел получить дубликат, но из этого ничего не вышло.
Когда я пришла на конкурс дикторов телевидения, там работали всего двое: Ольга Чепурова и Нина Кондратова.
Конкурсантов было человек семьдесят, одни девушки. Настала моя очередь. Оператор Владимир Киракосов усадил меня и предупредил, что я должна смотреть в объектив телевизионной камеры. Меня попросили прочесть либретто «Лебединого озера». Балет я уже тогда любила, и невольно получилось так, что я скорее рассказала содержание, нежели прочла либретто. Вышло так, что я как бы общалась с теми, от кого теперь зависела моя судьба.
Общение! Альфа и омега дикторской профессии. Тогда я об этом и не подозревала. Но добрые внимательные глаза Володи Киракосова, стоявшего за камерой, располагали к простой, доверительной, неофициальной интонации. Сейчас студия, в которой я познакомилась с этим удивительным человеком, носит его имя.
После конкурса меня пригласили к директору.
— Вы прошли, — сказала мне Валентина Николаевна Шароева. — Но пока у нас нет штатных единиц. Могу предложить временно поработать помощником режиссера.
В те годы на телевидении был институт помощников режиссеров. Требования были очень высокие, работу их ценили. Зачисляли на должность помощника режиссера только людей с высшим образованием, преимущественно с актерским.
Художественным руководителем телевидения был в ту пору Сергей Петрович Алексеев, режиссер большой культуры и удивительного такта. Он умел увлечь работой над передачей всю бригаду, умел поднять престиж любой телевизионной профессии, пробудить в каждом чувство высочайшей ответственности за то, что он делает.
Моей задачей было отбирать материал для передач, договариваться с людьми. Во время передач я чувствовала себя полпредом телевидения в студии.
Режиссер, ассистент, звукорежиссер, а часто и редактор находились в аппаратной за пультом, операторы стояли за камерами, а помощник режиссера отвечал за готовность участников, за реквизит и изобразительный материал, за порядок и дисциплину в студии. В те времена эфир был «живой», предварительной записи не было, потому никто не имел права на ошибку.
Прошло три месяца, все забыли, что я жду заветную дикторскую единицу. Но я этим жила.
Однажды я готовила репетицию передачи о Левитане и Чайковском. Принесла в студию репродукции картин Левитана, наклеенные на паспарту, расставила их, как указано в сценарии, на пюпитры для показа двумя камерами. Техника была такова: пока камера показывает одну фотографию, на пюпитр, установленный перед другой камерой, помощник режиссера ставит другую. Звукорежиссер начал работу над музыкальным оформлением. Ждали актрису. (В те годы текст передачи в кадре и за кадром читали не дикторы, а актеры.) А пока отрепетировали с операторами и ассистентом режиссера показ репродукций — отъезд до общего плана, укрупнение, показ отдельных фрагментов картин. Актрисы все не было.
Тогда режиссер передачи Г. А. Холопова попросила меня прочесть текст передачи за кадром. Я надела наушники. Текст был хорошо мне знаком, поскольку по заданию режиссера я подбирала весь изобразительный материал. Может быть, от сознания, что это только репетиция, что, кроме режиссерской бригады и инженеров в аппаратной, меня никто не слышит, я была свободна и раскованна, очарованная левитановским пейзажем и музыкой Чайковского. Я понимала, что от моего внутреннего состояния зависит в определенной степени, как будет воспринята передача. Читаю и вдруг слышу в наушники: «Как читает!»
Вечером на передачу пришла актриса. Мне не понравилось, как она читала. Да мне и не могло понравиться. Ведь я была в плену собственного видения, в плену несостоявшегося его величества Случая. Мне казалось, что я и только я смогла проникнуться настроением левитановских просторов, чуть подернутых дымкой прозрачной грусти, и той музыки, которая выражала гармонию в природе и пробуждала в человеке «силы необъятные». После передачи шла домой как после прекрасного и, увы, несостоявшегося дебюта. Не знаю, в какой клубок переплелись во мне радость и огорчение. Наверное, огорчения было больше, но услышанная мною реплика «Как читает!» звучала колокольным звоном.
Много позже я поняла, что диктор должен оставаться диктором, а актер, читающий текст за кадром, находить совсем иные средства художественной выразительности, нежели те, к которым он привык в своей профессии. Читать за кадром, не украшая, не расцвечивая текст, не навязывая его, а донося основную мысль и нюансы, как бы давая возможность каждому зрителю в зависимости от его индивидуальности самому прочесть текст. Для такого чтения нужна школа. У меня ее не было.
«ЧТОБЫ БОЛЬШЕ ЕЕ В ЭФИРЕ НЕ БЫЛО!»
Я продолжала работать помощником режиссера.
Прошло несколько месяцев.
В четверг, а я уже говорила, что это был выходной день на телевидении, меня вдруг вызвали на работу. Нины Кондратовой и Оли Чепуровой не было в