Сто осколков одного чувства. Эротические этюды №№1-52 - Андрей Корф

– Приехали, – сказал водитель. И смущенно добавил:

– Дальше, поди, сами?

Десять лет назад.

– Знаешь, что? – сказала Она, когда снова смогла говорить.

– Что? – прошептал Он.

– Повторяй за мной.

– Что?

– Я буду любить тебя всегда. Что бы ни случилось. Повторяй.

– Я буду любить тебя всегда. Что бы ни случилось.

– Ты – мое солнце и моя луна, мой день и моя ночь, мое счастье и мое горе.

– Ты – мое горе и мое счастье, мой день и моя ночь, мое солнце и моя луна.

– Кроме тебя, у меня нет и никогда не будет никого...

– Кроме тебя, у меня нет и не будет... никого и ничего... Я люблю тебя... Теперь ты повторяй.

– Я люблю тебя.

– И, если кто-то или что-то разлучит нас...

– Еще чего!.. Ну, хорошо, если кто-то или что-то раз... Что ты несешь, как – такое вообще возможно?...

– Повторяй!

– Если кто-то или что-то разлучит нас...

– То мы вернемся сюда, в этот дом...

– То мы вернемся сюда, в этот дом... Это мне уже больше нравится...

– Что бы ни случилось...

– Что бы ни случилось...

– Если будем живы...

– Если будем... живы?... Ты это серьезно?

– Да... Ровно через десять лет...

– Ровно через десять лет...

– День в день...

– День в день... День в день... День в день... Это звучит, как колокольчик...

Настоящее время.

Высоченная трава не давала разглядеть ничего впереди. Они шли наугад, и только старый опыт помог держать направление.

– Я боюсь, – сказала Она.

– Я тоже, – прошептал Он.

– Ведь домика уже нет.

– Конечно, нет.

– Зачем мы идем туда?

– Потому что не можем не идти.

– Мне страшно. В этом доме нет ничего, кроме двух обнявшихся скелетов.

– Тогда мы расцепим и похороним их.

– Зачем?

– Все истории должны кончаться.

– Та история уже закончилась. Закончилась поцелуем. А новая – не начнется там, где умерла старая.

– Тогда зачем ты приехала?

– Не знаю. Мне страшно.

– Мне тоже. Не останавливайся. Главное – не остановиться сейчас. Идем.

– Нет. Давай вернемся.

– Иди вперед, или я тебя ударю.

– Нет...

Она села на землю и заплакала. Ветер качнул травяное озеро у них над головами. Совсем недалеко, шагах в десяти, на сквозняке со скрипом отворилась дверь. Или затворилась?

Кто знает?...

– Чего я не люблю в нынешних телках, – обиженно сказал Запорожец, глядя на бутылку водки, – так это гонора. Вот у меня, к примеру, «запорожец». Как ни поеду бомбить – ни одна сука даже к машине не подойдет. Нос воротят. То ли дело, в старые времена...

– Положим, «мыльницы» и в старые времена в почете не были, – примирительно сказал Москвич, доставая стаканы. – Ты шашечки нарисуй – все «дамки» твои будут.

– Нужны они мне... Лишь бы бабки платили.

– Вот-вот. И они про нас так же думают. Так чего ж обижаться?

– Наливайте, хорош пиздеть, – Девятка покрутил пустой стакан, будто заводил часы.

– Тебе бы все «наливайте»... – опять обиделся Запорожец, – а поговорить?

Москвич поставил стаканы на капот своего 41-го и открыл банку с солеными огурцами. Девятка открыл бутылку и разлил пол-литра на три части, точно, как дозиметр.

Дело происходило в теплом гараже, зимой, в пятницу вечером. Те, кому случалось выпивать с приятелями в теплом гараже, зимой, в пятницу вечером, поймут меня без дальнейших описаний. Тем, кому не случалось выпивать с приятелями в теплом гараже, зимой, в пятницу вечером – никакие описания не помогут. Я уже вижу, как толпа читателей разделилась на два лагеря, причем половина недоуменно переглядывается, а вторая глотает ком в горле, одеваясь и звеня не только ключами.

Перейдем к персонажам, столь бесцеремонно названным мной по именам своих машин.

Запорожец – двухметровый красавец в дорогущей дубленке и меховой шапке. Под шапкой – огнедышащий взгляд былинного богатыря... Голос грозен, чих оглушителен, храп сбивает с ног городового за пять километров... Поверили? Правильно. На самом деле – Запорожец как запорожец – ушастый, пучеглазый, добродушный. Мотор в порядке, на лобовом стекле – морщины, подвеска шаткая, но в капремонте пока не нуждается.

Москвич – толстый, серьезный. Улыбается, как пацан лет двенадцати, хотя на самом деле пробег – не меньше полтинника. Мотор пора менять. Кузов крепкий. Тормоза есть.

Девятка – нервный, приемистый. При виде бабы включает габариты, при виде водки – дальний свет. При торможении заносит. Живет на холостом ходу, расход «бензина» – полтора литра на неделю.

Разговор, натурально, шел о бабах. И, пока я занимался меткими наблюдениями, три богатыря уже достали вторую бутылку.

– Да... – Запорожец не унимался. – Я, например, так думаю. По тому, как баба к машине относится, вернее, не относится, можно про нее многое сказать. Если бы я, к примеру, женщину мечты встретил, мне бы по хую было, на чем она ко мне приехала. Хоть бы и на «запорожце». Или «копейке».

– Да, – желчно сказал Девятка. – Маркой машины можно чистоту нравов измерять.

– Это как? – удивился Москвич.

– Запросто. Если баба тебе в «копейке» дает – значит, ты у нее первый. Если в «девятке» – значит, девятый. Ну, а если в «мерсе» – то не повезло тебе. Шестисотым будешь.

– Ну, за это и выпьем, – неопределенно высказался Москвич, улыбаясь на все свои 12 лет.

– Запросто, – крякнул Девятка и опрокинул стакан, не дожидаясь добавлений к тосту.

Снаружи стемнело, завьюжило и похолодало. Внутри разгорелось, прояснилось и согрелось. Сам собой включился магнитофон, и кассета заскреблась в нем, как мышь. Пошел звук. Разлили еще по одной. Потому, что из колонок запела Белочка. Многие любили выпивать под ее песни, и эти трое не были исключением. Такой у нее был голос.

Послушали, помолчали.

– Вот, смотрю я на нас, – сказал Запорожец, – и думаю...

– Чего это ты? – удивился Москвич. – Думать вредно.

– Знаю, знаю. И все-таки. Вот почему нам здесь хорошо? Почему домой не тянет?

– А то сам не знаешь, – сказал Москвич, морщась. – Опять же, бабы.