Клоунада - Уолтер Саттертуэйт

Я улыбнулся.

— Есть еще сестра, — сказал он. — Эжени. Она моложе и совсем недурна собой. Ее я знаю несколько лучше. — Он печально покачал головой. — И только один ужасный недостаток.

— В смысле?

— Она лесбиянка. Но, спешу добавить, человек она премилый. В субботу они устраивают маскарад у себя дома, в Шартре. У меня есть приглашение. Если угодно, можете присоединиться.

— Я небольшой любитель маскарадов. — Графом де Сентом и его сестрой должен ведь заниматься еще кто-то из пинкертонов. — Жена Форсайта знала о связи мужа с фон Штубен?

— Ну конечно. — Ледок слегка нахмурился в задумчивости и наклонился вперед. Поставил локти на стол и сложил пальцы с видом врача, готового объявить диагноз. — Они были необычной парой, эти Форсайты. У каждого множество романов. И, думаю, они оба прекрасно знали об увлечениях друг друга. И не только романы. Ходили слухи и об оргиях. Эта парочка и другие женщины. Или другие мужчины.

Ледок с укоризной вздохнул.

— В замке под Шартром, в парижской квартире, даже в Булонском лесу. — Он многозначительно взглянул на меня. — Под свет автомобильных фар.

Он помолчал.

— Похоже, они были просто одержимы сексом.

Мимо нашего столика прошли к двери две девушки. Ледок оглядел их, задумчиво поджав губы. Затем посмотрел на меня.

— Англичанки. По одежде видно. Довольно мило, non?[6]

— Одежда или девушки?

Ледок улыбнулся.

— Что такое одежда? Всего лишь оправа для бриллианта. Некоторые оправы, разумеется, более стильные, чем другие, но ведь главное — бриллиант, не правда ли? — Он откинулся на спинку стула, поднес чашку с кофе ко рту и отпил глоток. Какое-то время он сидел, уставившись вдаль, как будто всерьез размышлял над своими словами. Затем кивнул, видимо, соглашаясь с самим собой.

— Люблю англичанок, — признался Ледок. — В них есть сдержанность, то, что меня бесконечно интригует. — Он снова слегка пожал плечами. — На самом деле это тоже своеобразная форма одежды.

— Верно, — согласился я. — Значит, вы его знали. Форсайта.

— Ну конечно. Париж — город большой, mon ami,[7]хотя общество, где вращались Форсайты, совсем невелико.

— Какое общество вы имеете в виду?

Он не успел ответить, потому что подошел официант с блюдами. Я получил свою яичницу с беконом. А перед Ледоком поставили круассаны и белые фарфоровые баночки с маслом и джемом.

Когда официант отошел, Ледок аккуратно отломил кончик круассана. Взял в руку нож и сказал:

— Общество творческих людей. Писателей. Художников. Многие из них, особенно писатели, американцы. Приезжают в Париж за вдохновением, благо его здесь в избытке.

— И вы вхожи в их общество, — предположил я и отрезал кусочек бекона.

Он воззрился на меня, одновременно намазывая круассан маслом.

— Мой отец был человек талантливый и деловой и за свою долгую, хотя и довольно скучную жизнь сумел скопить приличную сумму. Он обладал и другим не последним достоинством — все делать вовремя и умер, когда я был еще совсем молод и мог вполне наслаждаться его деньгами.

Ледок усмехнулся.

— Деньги позволяли мне интересоваться книгами, картинами, театром. — Он размазал синий джем по круассану. — И даже давали возможность потехи ради ввязываться в какое-нибудь приключеньице по просьбе вашего друга мсье Купера из Лондона. — Он ловко откусил кусок круассана.

— Вы полагаете, Форсайт покончил с собой?

Ледок прожевал мой вопрос вместе с куском булочки. Наконец проглотил — и то и другое.

— Да, — сказал он. — Он был одержим смертью, как и сексом. И частенько поговаривал о самоубийстве.

— А об убийстве он часом не упоминал? — Бекон был замечательный. Как и яичница.

— Он говорил о договоре самоубийц. О том, как прекрасно, когда две души навсегда соединяются в смерти.

— И полиция думает, что так оно и есть, — заметил я.

Круассан остановился на полпути ко рту, позволив Ледоку в очередной раз пожать плечами и подождать, когда они встанут на место.

— Дверь была заперта изнутри. Окна тоже. В номере, кроме них, не было ни души. Пистолет принадлежал мсье Форсайту. Раны, у него и у девушки, полностью подтверждали версию двойного самоубийства. Что еще может думать полиция? — Он отправил круассан в рот.

— И выстрелов никто не слышал.

Ледок нахмурился и проглотил булку. Судя по тому, как он поморщился, проглотил он ее несколько раньше, чем собирался.

— Стреляли днем. Другие постояльцы в основном отсутствовали.

— По словам портье, Форсайт и девушка пробыли в номере часа четыре. Чем они занимались?

Он печально взглянул на меня. Я снова его огорчил.

— Дружище, это же очевидно.

— Они оба были одеты, когда их нашли.

— Успели одеться. Наверное, ради своих ближних.

— И семья Форсайта на это не купилась.

Во взгляде все та же укоризна.

— Не купилась?

— Не согласилась с версией.

— А, понятно. Разумеется, семья как группа сомневается в очевидном, то же и отдельные ее члены. Как группа — даже сильнее.

— Как показало вскрытие, Форсайт умер на два часа позже девушки.

— Возможно, он сначала помог Сабине покончить с собой, а затем стал сомневаться, стоит ли ему следовать ее примеру. Предположим, он засомневался. И передумал. Такое возможно?

Ледок театральным жестом показал на пол, держа круассан так, будто это был фонарик. И опустил брови.

— Вот лежит прекрасная Сабина. Совсем мертвая, причем убитая его собственной рукой. Если он сейчас пойдет на попятный, ему придется не только иметь дело с полицией, что само по себе неприятно, но и усомниться в твердости собственных убеждений.

— Каких таких убеждений?

— Никогда и ни перед чем не отступать. Даже в самых крайних случаях. Ни перед жизнью. Ни перед смертью.

— Это было бы отступлением только в том случае, — заметил я, — если он убил девушку собственноручно.

И снова Ледок проглотил кусок раньше, чем собирался.

— Но дверь была заперта.

— Заперта. И за ней нашли трупы. Но эти двое были там, по меньшей мере, час, прежде чем девушка умерла. И после этого Форсайт пробыл там еще два часа, прежде чем умер сам. За это время целый полк мог войти в номер и выйти обратно.

— Никто никакого полка не видел.