Хроника объявленной смерти, объявленной заранее - Габриэль Гарсия Маркес

class="p1">Виктории Гусман понадобилось почти двадцать лет, чтобы понять, отчего мужчина, привычный к убийству беззащитных животных, вдруг выказал такой ужас. “Боже правый! — воскликнула она со страхом. — Выходит, то было ему откровение!” Однако столько старой злобы скопилось в ней к утру преступления, что она продолжала скармливать собакам кроличьи потроха только для того, чтобы отравить Сантьяго Насару завтрак. Такова была картина до момента, когда весь городок был разбужен сотрясающим воздух ревом парохода, на котором прибывал епископ.

Их дом был некогда двухэтажным складом со стенами из неструганых досок и двускатной цинковой крышей, с которой грифы высматривали портовые отбросы. Его построили в те времена, когда река была столь услужлива, что многие морские баркасы и даже некоторые большие пароходы отваживались подниматься к нам по заболоченному устью. Когда Ибрагим Насар с последними арабами приехал сюда под конец гражданских войн, морские пароходы к складу уже не подплывали — изменилось течение реки, — и он стоял без всякой пользы. Ибрагим Насар купил его за бесценок, намереваясь открыть лавку заграничных товаров, которую так и не открыл, и, лишь собравшись жениться, превратил склад в жилой дом. На нижнем этаже он устроил залу, которую использовали для самых разных нужд, в задней части дома оборудовал конюшню на четырех лошадей, комнаты для прислуги и кухню, как на асьенде, с окнами на порт, откуда днем и ночью просачивалось зловоние стоячих вод. Единственное, что он оставил нетронутым, была винтовая лесенка в зале, уцелевшая после какого-то кораблекрушения. На верхнем этаже, где прежде помещалась таможня, он сделал две просторные спальни и пять комнатенок для многочисленных детей, которых намеревался завести, и соорудил деревянный балкон прямо над миндальными деревьями площади — там Пласида Линеро сидела мартовскими вечерами, пытаясь утешиться в своем одиночестве. Он сохранил парадную дверь на фасаде и проделал еще два окна высотой во весь этаж, украсив их резьбой. Оставил он также и заднюю дверь — лишь увеличил высоту дверного проема, чтобы можно было въезжать верхом, — и сохранил для своих нужд часть старого мола. Этой-то задней дверью обычно и пользовались — не только потому, что так было проще пройти к лошадям и на кухню, но еще и потому, что через нее, минуя площадь, выходили прямо на улицу, ведущую к новому порту. Парадная же дверь всегда, кроме праздничных дней, оставалась запертой на замок и на засов. Тем не менее именно возле нее, а вовсе не у задней двери, поджидали Сантьяго Насара мужчины, которые собирались его убить, и именно через нее он вышел, направляясь в порт встречать епископа, хотя из-за этого ему пришлось обогнуть весь дом.

Никто не мог понять множества фатальных совпадений. Судебный следователь, приехавший из Риоачи[2], должно быть, чувствовал их, но признать не решался — его попытки дать им рациональное истолкование явно просматривались в следственном заключении. Дверь, выходившая на площадь, несколько раз именуется там, точно заголовок из бульварной газеты: “роковая дверь”. На самом деле единственное здравое объяснение, похоже, дала Пласида Линеро, ответившая на вопрос чисто материнским доводом: “Мой сын никогда не выходил через заднюю дверь, если был хорошо одет”. Это выглядело правдой до того простой, что судебный следователь записал ее примечанием на полях, но не внес в текст заключения.

Виктория Гусман, со своей стороны, заявила категорически: ни она, ни ее дочь не знали, что Сантьяго Насара поджидают, чтобы убить. Но спустя годы признала: они обе знали об этом, когда он вошел в кухню, чтобы выпить свой кофе. Им сказала женщина, которая чуть позже пяти зашла попросить подаяния — немного молока; она раскрыла им также и причину, и место, где его поджидали. “Я не предупредила его, подумала, болтают по пьянке”, - сказала мне Виктория Гусман. Однако Дивина Флор созналась впоследствии, придя ко мне, когда ее мать уже умерла, что та ничего не сказала Сантьяго Насару, потому что в глубине души желала, чтобы его убили. Сама же она не предупредила его, потому что была тогда всего лишь напуганной девчонкой, неспособной решиться на что-либо самостоятельно, и она испугалась еще сильнее, когда он схватил ее за запястье рукой, которая была ледяная и каменная, точно рука мертвеца.

Сантьяго Насар широким шагом прошел сквозь сумрак дома, подгоняемый торжествующим ревом епископского парохода. Дивина Флор побежала вперед — отворить дверь, стараясь не дать ему догнать себя среди клеток со спящими птицами в столовой, среди плетеной мебели и горшков с папоротниками, развешанных в зале, но, отодвинув засов, она уже не смогла ускользнуть от руки плотоядного ястреба. “Сразу за передок стал хватать, — сказала мне Дивина Флор. — Всегда так делал, когда вокруг никого, — зажмет в углу и тискает, но в тот раз я не испугалась, как обычно, только ужасно захотелось плакать”. Она посторонилась, давая ему выйти, и через полуоткрытую дверь увидела на площади миндальные деревья, снежно-белые в сиянии рассвета, а больше у нее не хватило смелости смотреть. “Тут как раз пароходный гудок замолчал, и петухи разорались, — сказала она мне. — Такой гвалт подняли — даже не верилось, что у нас в городке столько петухов, я подумала, их вместе с епископом привезли, на пароходе”. Единственное, что она смогла сделать для мужчины, которому так и не суждено было принадлежать ей, — это вопреки приказанию Пласиды Линеро оставить дверь не запертой на засов, чтобы в случае чего он мог быстро вернуться в дом. Некто, чью личность так и не установили, подсунул под дверь записку в конверте — в ней Сантьяго Насара предупреждали, что его поджидают, чтобы убить, а также раскрывали место, причину и другие весьма точные подробности. Конверт лежал на полу, когда Сантьяго Насар выходил из дома, но он его не увидел, не увидела его и Дивина Флор, не увидел никто — нашли записку лишь много позже, когда преступление уже совершилось.

Пробило шесть часов, но уличные фонари еще горели. На ветвях миндальных деревьев и на некоторых балконах еще висели разноцветные свадебные гирлянды, и можно было подумать, их только что повесили в честь епископа. Зато площадь, замощенная плиткой до церковной паперти, где стоял помост для музыкантов, напоминала свалку пустых бутылок и прочих отходов многолюдного гулянья. Когда Сантьяго Насар вышел из дома, несколько человек бежали к порту, торопимые ревом пароходного гудка.

Единственным открытым заведением на площади была молочная лавка, стоявшая сбоку от церкви, в ней-то и находились двое мужчин, поджидавших Сантьяго Насара, чтобы убить. Клотильде Армента, хозяйка лавки, первой увидела его в сиянии утренней зари, и