Новая журналистика и Антология новой журналистики - Том Вулф

Пораскинув мозгами, я решил, что писатели составляют всего лишь часть американцев, которые подверглись такой своеобразной осаде со стороны Крима. Еще совсем недавно я готов был держать пари, что половина претендентов на работу в издательствах свято верят в свое предназначение стать романистами. Среди так называемых креативщиков рекламы, которые сочиняют рекламные тексты, подобных «романистов» — девяносто процентов. В 1955 году в «Бывших горожанах» покойный Август К. Спекторский, бывший в 1950-е годы редактором «Плейбоя», изобразил хорошо зарабатывающего гения рекламы с Медисон-авеню как человека, который не начнет читать роман прежде, чем ознакомится с аннотациями и портретом автора на обложке… и если романистом вдруг окажется какой-нибудь самовлюбленный пижон в расстегнутой рубахе, с развевающимися на ветру кудрями, да еще моложе самого этого рекламщика, то ничтожная книжонка останется даже не открытой. Полагаю, подобных взглядов также придерживались и телевизионщики, спецы по связям с общественностью, киношники, преподаватели английской словесности в колледжах и университетах, продавцы, заключенные в тюрьмах, неженатые маменькины сыночки… целый рой воображал, коими изобилует плодородная американская почва.

И Роман казался людям одним из последних оплотов, своего рода месторождением золота или нефти, благодаря которому простой американец мог — за одну ночь, в мгновение ока — в корне изменить свою судьбу. Имеется немало тому подтверждений. В 1930-е годы романисты выходили на авансцену, словно попадая с корабля на бал. Ребята были еще те, не промах. Их биографии на суперобложках просто ужасают. Сплошь и рядом сообщается, что автор раньше работал разнорабочим на стройке (Стейнбек), экспедитором (Кейн), коридорным (Райт), посыльным на телеграфе (Сароян), мыл посуду в греческом ресторане в Нью-Йорке (Фолкнер)… а также — водителем грузовика, лесорубом, сборщиком ягод, смазчиком, пилотом сельскохозяйственной авиации… Список бесконечен… Некоторые романисты отдали дань каждой профессии из этого перечня… Прежде чем взяться за перо, ребята прошли огонь, воду и медные трубы, потому им так и доверяли.

К 1950-м годам Роман стал чем-то вроде общенационального рыцарского турнира. Все это чванливые выдумки, что конец Второй мировой войны в 1945 году означал закат «золотого века» американского романа, подобно тому как после Первой мировой войны ничего не закончилось, а наступила эра Хемингуэя — Дос Пассоса — Фицджеральда. В Нью-Йорке даже возник своего рода Клуб Олимпийцев, где собирались каждое воскресенье новые «золотые мальчики», — то есть таверна «Белая лошадь» на Хадсон-стрит… «О! Это же Джонс! Это же Мейлер! Это же Стайрон! Это же Болдуин! Это же Уиллингэм! Во плоти и крови — в этой самой зале!» Все прямо создано для романистов и их почитателей — для людей, которые пишут романы, и для тех, кто от этих романов приходит в экстаз. Журналистам там места не было — разве что присядет в укромном уголке «как бы романист» или оруженосец какого-то Великого Создателя Романов. Такого явления, как журналист-литератор, пишущий для популярных газет и журналов, еще просто не существовало. Если у журналиста хватало духу заявить претензии на статус литератора — ему следовало набраться смелости и здравого смысла и оставить популярную прессу, чтобы перейти в высшую лигу.

А что касается низшей лиги — то есть лучших журналистов, — то два соперника, Портис и Бреслин, и правда решили претворить в жизнь все эти фантазии. Она написали романы. Причем у Портиса все сложилось как нельзя лучше. В один прекрасный день он вынырнул в Лондоне в качестве корреспондента «Геральд трибюн». В журналистских кругах такая работа считается большой удачей. Но скоро Портис сделал всем ручкой, даже не предупредив о своем уходе. Он вернулся в Штаты и поселился в рыбацкой хижине в Арканзасе. А через полгода накатал неплохой романчик под названием «Норвуд». А потом написал «Истинного радикала», который стал бестселлером. Лавина впечатляющих рецензий… Он продал обе книги киношникам… Он поймал за хвост удачу… Рыбацкая хижина! В Арканзасе! Все слишком хорошо, чтобы быть правдой, но тем не менее — правда. И еще одно подтверждение тому, что старый добрый Роман никогда не умрет.

Однако в начале 1960-х дотоле спокойная среда лучших журналистов всколыхнулась. Подкинутая кем-то для хохмы мыслишка вдруг начала распалять прежде спокойных честолюбцев. Казалось, сделано важное открытие. Совсем крохотное открытие, скромное и знающее свое место. А заключалось оно в том, что газетно-журнальные статьи можно писать так, чтобы… они читались как роман. КАК РОМАН, улавливаете?! Это было данью глубочайшего уважения Роману и его великим творцам, то есть романистам, конечно. И первыми ступившие на эту дорогу журналисты ничуть не ставили под сомнение верховенство романистов как непревзойденных художников слова, каковыми те были и останутся. Они всего-навсего попросили себе кое-что из их гардероба… пока сами не наберутся духа… не поселятся в какой-нибудь хижине и, засучив рукава, не возьмутся решительно… Все они были мечтателями, но об одном эти люди не мечтали никогда, даже в шутку. Они не сомневались, что даже десять лет такой их журналистской работы нимало не повредят роману и он останется главным литературным жанром.

Господи, когда же начались все эти страсти-мордасти? Где-то осенью 1962 года мне на глаза попалась статья в «Эсквайре»: «Джо Луис — Король в расцвете лет». И она заметно отличалась от других подобных материалов. Тональность и настроение больше подходили для короткого рассказа, господствовали прочувствованные сцены — или прочувствованные по меркам журналистики того времени.

Например:

«— Привет, дорогая, — поздоровался Джо Луис с женой, увидев ее среди встречающих в аэропорту Лос-Анджелеса.

Она улыбнулась, подошла к нему и почти встала на цыпочки, чтобы его поцеловать, — но вдруг отпрянула:

— Джо, где твой галстук?

— О, дорогая, — замялся он, — всю ночь в Нью-Йорке глаз не сомкнул и не нашел даже минутки…

— „Всю ночь“! — перебила его она. — Стоит тебе куда-то уехать отсюда, как ты там спишь, спишь, спишь.

— Дорогая, — с легкой досадой промолвил Джо Луис, — я уже далеко не юноша.

— Да, — согласилась она, — но когда попадаешь в Нью-Йорк, ведешь себя как мальчишка».

В материале было несколько таких фрагментов. Показывалась личная жизнь стареющей, лысеющей и увядающей звезды. Венчал рассказ эпизод со второй женой Луиса, Розой Морган. Она показывает собравшимся гостям, включая ее нынешнего мужа, фильм о первом поединке Джо Луиса с Билли Конном.

«Судя по всему, Роза разволновалась, увидев Джо на пике его спортивной формы, и при каждом его удачном ударе с ее губ срывалось: „Мамммм“ (глухой стук), „Мамммм“ (глухой стук), „Мамммм“».

«После нескольких раундов Билли Конн уже еле держался на ногах, а когда на экране мелькнула надпись „13-й раунд“, кто-то сказал:

— Вот теперь ясно, Конн сделал большую ошибку. Лучше бы вообще не связывался с Джо Луисом.

Муж Розы хранил молчание, потягивая виски».

«Когда Луис нанес нокаутирующий удар, Роза пробормотала: „Мамммм, мамммм“, — и тут же бледное тело Конна рухнуло на брезент ринга».