Легкие шаги безумия - Полина Дашкова

Работал он в последнее время преподавателем игры на гитаре вдетской театральной студии. Деньги были крошечные, зато дети его любили. Этобыло важно для Мити – своих детей они с Катей завести не могли. Но оченьхотели.

Если предположить, что Митю все-таки убили таким изощреннымспособом, то сразу возникает вопрос: кому это понадобилось? Кому мог помешатьчеловек, обучавший детей классической гитаре и писавший песни?..

Надо обязательно найти и послушать кассету, только несейчас, не при Ольге. Ей это может быть больно, она и так держится из последнихсил, она очень любила своего младшего брата.

За окном сыпал мокрый снег. Глядя во двор, Лена машинальноотметила, что Ольга не совсем удачно припарковала свой маленький серый«Фольксваген» – трудно будет выезжать, завязнет в сугробе. И так же машинальновзгляд ее скользнул по темно-синему «Вольво», стоявшему в нескольких метрах отОльгиной машины и уже слегка припорошенному снегом…

* * *

– Вот видишь, – тихо сказала женщина, сидевшая за рулем«Вольво», своему спутнику, – я не сомневалась, они продолжают общаться, идовольно тесно. Настолько тесно, что после случившегося она помчалась некуда-нибудь, а сюда.

– Мне страшно, – прошелестел мужчина пересохшими губами.

– Ничего, – женщина ласково погладила его по щеке короткимихолеными пальцами, – ты у меня молодец. Ты успокоишься и поймешь, что это –последний рывок, последнее усилие. А потом – все. Я знаю, как тебе сейчасстрашно. Страх идет из самой глубины, поднимается от живота к груди. Но ты недашь ему подняться выше, ты не пустишь его в голову, в подсознание. У тебямного раз получалось останавливать этот густой, горячий, невыносимый страх. Тыочень сильный сейчас и станешь еще сильней, когда мы сделаем это усилие –тяжелое, необходимое, но последнее. Я с тобой, и мы справимся.

Короткие крепкие пальцы медленно и нежно скользили по гладковыбритой щеке. Длинные ногти были покрыты матово-алым лаком. На фоне оченьбледной щеки этот цвет казался неприятно ярким. Продолжая говорить тихие,баюкающие слова, женщина думала о том, что надо не забыть сегодня вечеромстереть этот лак и покрыть ногти чем-то более приглушенным и изысканным.

Мужчина закрыл глаза, ноздри его медленно и ритмичнораздувались. Он дышал глубоко и спокойно. Когда женщина почувствовала, чтомышцы его лица совсем расслабились, она завела мотор, и темно-синий «Вольво» неспеша покинул двор, выехал в переулок, оттуда – на оживленную магистраль изатерялся в толпе разноцветных машин, несущихся под медленным мокрым снегом.

* * *

В университете, на журфаке, Ольга Синицына была лучшейподругой Лены Полянской, с первого по пятый курс. Потом на какое-то время онипотеряли друг друга и встретились только через восемь лет после окончанияуниверситета, совершенно случайно, в самолете.

Лена летела в Нью-Йорк. Колумбийский университет пригласилее прочитать курс лекций о современной русской литературе и журналистике. Вотсеке для курящих к ней подсела элегантная, холеная бизнес-леди в строгомдорогом костюме.

Шел всего лишь 1990 год, такие деловые дамы в России былиеще редкостью. Мельком взглянув на нее, Лена удивилась, почему богатая американкалетит Аэрофлотом, а не «Панамой» или «Дельтой». Но тут дама грустно покачалаярко-белокурой головой и произнесла по-русски:

– Ну ты даешь, Полянская! Я все жду, узнаешь или нет.

– Господи, Ольга! Олюша Синицына! – обрадовалась Лена.

Казалось невероятным, что преуспевающая деловая дамавылупилась из эфемерного, возвышенного создания в джинсах и свитере; изтипичной интеллигентной московской девочки конца семидесятых, которая могланочь напролет вести жаркие кухонные споры о судьбе и жертвенной миссии России,о превратностях экзистенциального сознания, могла выстаивать многочасовыеочереди, но не в ГУМе за сапогами, а в подвальный выставочный зал на МалойГрузинской или за билетами в консерваторию

На концерт Рихтера.

Ольга Синицына, известная на весь факультет журналистикисвоей рассеянностью, непрактичностью, бестолковыми роковыми романами, и этахолодноватая, надменная дама, сверкающая американской вежливой улыбкой,уверенная в себе и в своем благополучии, казались существами с разных планет.

– Получилось так, – рассказала Ольга, – что я осталась однас двумя мальчишками-погодками. Я ведь вышла замуж за Гиви Киладзе. Помнишь его?

Гиви Киладзе учился с ними на журфаке и был безответновлюблен в Ольгу с первого по пятый курс. Московский грузин во втором поколении,он вспоминал родной язык только тогда, когда хотел кого-нибудь зарезать. Азарезать он хотел, как правило, либо Ольгу, либо того, кто смел подойти к нейближе чем на три метра.

– Понимаешь, страсть-то кончилась быстро. Начался тухлый,полуголодный быт. Гиви не мог устроиться на работу, стал пить, притаскивал вдом толпы каких-то бродяг, после которых исчезали полотенца и чайные ложки.Всех надо было кормить, укладывать спать. У него душа широкая, а я – с пузом, стоксикозом… Когда Глебушка родился, он выписал свою двоюродную бабушку с гор,как бы помогать мне с ребенком. За бабушкой из горного села приехал дедушка,потом дядя, тетя. В конце концов я взяла Глеба и сбежала к родителям. Тутначался театр, вернее, драмкружок: «Себя убью, тебя убью!..» В общем,помирились. Я тогда твердо верила, что ребенку нужен отец, пусть дажесумасшедший, но родной.

Глеб у меня черноволосый, черноглазый, а младший, Гошенька,родился белокурый, глазки голубые… Этот идиот чего-то там подсчитал и сталвопить, мол, Гоша – не его сын. Знаешь, чем я занялась, чтобы не свихнуться?Стала учить японский язык! Вот и представь картинку: кормящая мамаша смладенцем у груди громко читает иероглифы, папаша бегает с выпученными глазами,с фамильным кинжалом, кричит: «Зарежу!», а Глеб двух с половиной лет сидит нагоршке и говорит по-грузински: «Папа, не убивай маму, она хорошая!» – это егобабушки-дедушки с гор успели научить немного.

А в доме между тем ни копейки. Жили на то, что давалиродители, много они дать не могли, от себя последнее отрывали. Да еще посылкиприходили с гор, домашнее вино, инжир, орехи. В общем, я опять ушла кродителям, взяла детей – и ушла. Окончательно. Так Гиви заявился среди ночи,пьяный в дым. Хорошо, у нас тогда Митя ночевал, успел вмешаться. А то убил бы,глазом не моргнул. Ревновал ведь, придурок, даже к родному брату.

– Ты бы хоть позвонила, – вздохнула Лена, – что же тыисчезла совсем?

– А ты? – Ольга усмехнулась. – Ты чего исчезла?

– Да так как-то, – пожала плечами Лена, – у меня свой скелетв шкафу… А ты японский все-таки выучила?

– Выучила, еще как! Знаешь, я даже благодарна Гиви. Если быон меня до иероглифов не довел, не была бы я сейчас менеджером российскогофилиала замечательной компании «Кокусай-Коеки». Я туда сначала пришлапереводчиком, о компьютерах и всякой оргтехнике, которой они торгуют, нималейшего представления не имела. Но надо было детей кормить, и маму с папой, ибабушку, и Митьку. Братик у меня – тот еще обалдуй – все песни свои сочиняет ипоет под гитару, и, кроме этого, ну ничего делать не желает, все ждет мировойславы. Но кушать и ему хочется.