Сибирь - Георгий Марков

После таинственной гибели Никифора глубокая трещина прошла по дому Криворуковых. Поля же навсегда уходит от них, возвращается к отцу. Горбяков, видя зрелость дочери, раскрывает ей глаза на цели борьбы за народное благо. Приняв участие в спасении Акимова, Поля воочию убеждается: есть на земле люди, которые помогут ей найти правильный путь в жизни. По верному замечанию С. Смоляницкого, автора книги о творчестве Г. Маркова, "сам факт приобщения Поли к революции отражает определенный этап в развитии революционного самосознания народа, а с другой стороны, образ Поли несет в себе драматическое начало жизненных коллизий того времени".

В конце романа его молодые герои — Акимов, Катя, Поля духовно объединяются, сплачиваются перед лицом общего дела и как бы выходят на новую дорогу. Образ исторической дороги, ведущей вперед, сливается здесь с образом будущей Сибири, огромной земли, обещающей прирост могущества и благосостояния России.

Сибирь… Она, в сущности, является своего рода героем известных романов Г. Маркова — "Строговы", "Соль земли", "Отец и сын". Все вместе эти книги рисуют широкую панораму событий революции, гражданской войны и социалистического строительства, определивших ход нашей народной жизни и судьбу сегодняшней Сибири. Роман "Сибирь", посвященный предреволюционной ситуации, становится в данном случае как бы знаменателем книг Г. Маркова, усиливает их общее звучание, развивает их историзм.

Все творчество Г. Маркова отличается целенаправленным интересом к историко-революционной теме, к познанию того сложного опыта, который пережит и накоплен нашей страной за годы испытаний и борьбы. Решение этой важной задачи было и остается одной из основных забот советской литературы.

"Мне кажется, — говорил в интервью Г. Марков, — что литературе на историко-революционную тему предстоит огромная работа в плане художественного проникновения в практическую жизнь народа того времени. О чем думали крестьяне, рабочие, молодежь в те годы? Какие практические вопросы решали, как представляли свое будущее, как это будущее связывали с текущими делами?"[2]

В этих размышлениях фактически содержится характеристика творчества и самого Г. Маркова, включая роман "Сибирь".

Хотя эта книга и рассказывает о событиях уже неблизких, это повествование о прошлом созвучно нашему настоящему, сегодняшнему дню советской Сибири.

Ныне, когда Сибирь переживает новый, еще не виданный этап созидательного переустройства, когда здесь, на земле отцов, одна за другой возникают великие стройки века, книги, подобные роману Г. Маркова, воспринимаются не просто как дань истории, но и как активное выражение современного общественного самосознания.

А. Панков

1

Епифан Криворуков, первый хозяин в Голещихиной, справлял свадьбу сына Никифора. Стояла середина октября. Дул с Оби студеный, порывистый, со снежинками в воздухе ветер. По пескам белели ледяные забереги, на полях, насколько хватает глаз, серебрились от инея отава и жнивье. Зима приближалась на рысях, и только плотные кедровые леса, окружавшие Голещихину, сдерживали ее натиск. Небо было белесым, и тучки, бродившие над деревней, в любой миг могли накрыть землю снегом.

Многолюдная криворуковская родня выворачивала всю округу наизнанку. Ни днем, ни ночью не затихали в доме Епифана песни под гармошку, топот плясунов, гиканье Никифоровых дружков. По деревне носились пешие и верхие криворуковские работники, доставляя к свадебному столу то свежую рыбу с обских причалов, то рябчиков и глухарей из тайги, то туеса с медовухой и березовым соком с заимки. Голещихинские псы, всполошенные этаким светопреставлением, охватившим деревню, неусыпно брехали, надрывая глотки.

На третий день, в самый разгар свадебного буйства, к голещихинскому берегу пристала лодка с парабельским урядником и пятью стражниками.

Войдя в дом Криворукова, урядник широко распахнул дверь, перекрывая гвалт, от которого вздрагивал потолок, крикнул:

— Велю замолчать!.. Из Нарыма бежал наиважнейший государственный преступник! Приказано поймать его, доставить живым или мертвым! А за поимку — награда! Живо всем одеться — и мужикам и бабам — без разбору!

На мгновение криворуковская компания оцепенела.

Сроду такого не случалось: прекращай закус и выпивон и что есть мочи беги по следу неведомого беглеца, будто ты не человек, а, прости господи, кобель какой-то.

Кое-кто из парней начал было артачиться. Но урядник пробрался к самому Епифану, сидевшему в углу под иконами, и что-то пошептал тому в красное рваное ухо с серьгой.

— Нишкни, ребята! — крикнул Епифан. — Велено царевым слугой! Значит стой, гульба! Все, кто есть тут, на двор и в лес на протоку! Там варнак, деваться ему некуда!

— Страхи страшенные! Раньше-то облавой на зверя хаживали, нонче за человеком гоняться начали, — впервые за три дня громко сказала осмелевшая невеста. Но слова ее бесследно потонули в гуле — густом, напряженном. Казалось, еще миг — и раздадутся напрочь крепкие сосновые стены двухэтажного криворуковского дома, не выдержав всего этого гама.

— Никифор! Никифор! — закричал хозяин дома, обращаясь к сыну. Налей-ка царевым слугам по стакану водки. Глаз-то вострее будет.

Никифор исполнил приказ отца. Урядник и стражники выпили, закусили, стоя, схватив со стола кому что ближе было: кто отбивную из сохатины, кто кусок пирога с осетром, кто косача, жаренного в сметане.

Через полчаса, горланя и улюлюкая, пестрая толпа мужиков и баб рассыпалась по берегу протоки. Многие из мужиков держали в руках топоры, вилы, лопаты, пешни, а близкие дружки Никифора, как и сам он, вооружились ружьями. В криворуковском доме их было дополна всяких: двухкурковые центрального боя, одноствольные берданы, капсульные малопульки, самоделки с кованым стволом на крупного зверя. Бабы семенили вслед за мужиками, самые опьяневшие и охальные тоже кричали всякие непотребные слова, потрясая ухватами, сковородниками, колотушками для толчения варева свиньям.

Десятка два мужиков под водительством урядника сели в лодки, переплыли на противоположный берег прогони. В эту артелку затесался и Никифор со своими другами-бражниками. Всем казалось: уж коли беглец в этой местности, то не иначе как быть ему в запроточном лесу. Там в непроходимой чаще не только человеку, коню и то есть где схорониться. Деревенский же берег почти голый, скот на лужайках пасется, туда-сюда снует народ: одни — на луга, другие — на богомолье в парабельскую церковь, третьи — на пристань к складам купца Гребенщикова с орехом, с пушниной, с битой дичью.

Вскоре мужики, переплывшие протоку, построились в цепочку, скрылись в лесу. На этом берегу тоже приняли порядок: по кромке берега шли два стражника, чуть поодаль от них мужики, а еще подальше бабы.