Час ночи - Аркадий Адамов

— А ты что, ревнуешь? Хочешь всё проглотить сам? Нельзя, дорогуша, подавишься.

— Не волнуйся за меня. Отдай всё мне и увидишь.

— Ого! Раньше ты был скромнее.

— Растём. Набираемся опыта и сил. До тёмной черты надо многое успеть.

— Прежде всего до неё надо дожить… на свободе. А ты зарываешься. Сбыт, Вова, — это самое опасное. Пора бы усвоить. Чаще всего горят именно на сбыте, ты же знаешь.

— А я повторяю: на этот раз беру всё.

— Нет, — решительно тряхнул головой толстяк. — Нет, Вова. Так не пойдёт.

— Отдаю два процента.

— Будешь работать из двадцати трёх?

— Да.

— Я подумаю.

— Сколько у тебя на этот раз всего будет?

— Много, дорогуша. Больше, чем всегда. Поднакопили.

— А всё-таки?

— Тысяч на семьдесят.

— Беру! Но как ты всё это доверяешь новому человеку?

— Значит, можно.

— Отлично. Тебе виднее. Я его жду. Но будет лучше, Миша, если ты нас познакомишь заранее. Поверь моему опыту. Будет лучше.

— Я тебя не познакомлю. И ты всё не получишь, Вова. Я уже подумал.

— Отдаю четыре!

— Нет.

— Пять.

Толстяк поднял голову и пристально посмотрел на своего собеседника. Но в огромных стёклах его очков отразились только огоньки полупритушенных люстр. «Что этот подлец задумал? — спросил себя толстяк. — Неужели разговор о науке не случаен? Или он скомбинировал на ходу, когда узнал, что это последняя поездка? Надо уяснить. С ним опасно играть втёмную. Такой мать родную зарежет за один процент. А тут пять!»

Он вздохнул:

— Хорошо, Вова. Я согласен. Шестого жди. Что ты, кстати, собираешься у нас тут делать ещё два дня?

— Полтора. Официальные поручения торга. Несмотря на мою скромную должность, меня там, представь себе, ценят. И, когда горит план, бегут ко мне: «Будьте любезны, дорогой Владимир Сергеевич…», «Выручайте, Владимир Сергеевич…», «Поезжайте… уговорите… получите…». Ну я еду. И добиваюсь. И они тоже идут мне навстречу.

— Ты по-своему удачлив, Вова. Ты и здесь талантлив.

— В маленьком мире?

— Тебя это задело?

— Нисколько. Лучше быть первым в деревне. Так будем считать, что мы обо всём договорились?

— Да.

— И человека своего ты мне не покажешь?

— Нет. Я ведь сказал.

— Ну как хочешь.

«Я тебе приготовлю такой сюрприз, что ты взвоешь, — злорадно подумал очкастый. — И никуда ты от меня после этого не денешься. Тоже мне конспиратор! Пусть только приедет этот твой человек».

Официант тем временем продолжал их обслуживать быстро и бесшумно. Одно блюдо сменяло другое. И по меньшей мере половина из них в меню указана не была.

Изредка он с ласковой заботливостью осведомлялся:

— Огурчиков свеженьких не прикажете? Только доставили, с особой деляночки, для своих-с… Клубнички принесу под пудрой. Расчудесная! Другой не предложил бы, Михаил Прокофьевич… За пломбиром не уследили. Не советую…

В конце обеда толстяк небрежно сунул ему деньги, даже не дожидаясь счёта. Затем с усилием, опираясь обеими руками о подлокотники, поднялся с кресла и оказался чуть не на голову выше и, уж конечно, в пять раз толще вскочившего вслед за ним приятеля.

Официант с поклоном проводил их до дверей зала.

Очутившись в сумрачном, прохладном вестибюле, где у пустых вешалок дремал гардеробщик в жёлтой с золотом униформе, а у огромных зеркальных дверей монументально восседал бородатый, в такой же униформе швейцар, очкастый обнял за тучную талию своего приятеля и сказал:

— Простимся, Миша.

— Ну да, да, — закивал тот. — Ах как славно мы с тобой посидели, Вова! Как побеседовали… Просто, скажу тебе, душой отдыхаешь всегда, когда тебя видишь, поверь. А то душно, дружок, дико душно. Но, — он шутливо погрозил толстым пальцем, — всё, что я тебе сказал, ты усвой, понятно?

— Понятно, Миша, понятно.

— Ну и лады. А то, Вова, и так невозможно как душно!

— А всё-таки жить можно, — бодро добавил очкастый. — Вполне можно. — И, понизив голос, добавил: — Ну, спасибо за угощение, обед был восхитительный. Долго не забуду.

У огромного зеркала они распрощались, даже обнялись напоследок и вышли из ресторана, мгновенно смешавшись с толпой прохожих на тротуаре.

Михаил Прокофьевич равнодушно посмотрел в ту сторону, где исчез его приятель, и решительно повернул в противоположную, всё ещё испытывая неприятный осадок от состоявшегося разговора. В голове свербила и не давала покоя тревожная мысль: «Что этот сукин сын придумал?» И хотя ему нужно было как раз в ту сторону, куда направился Владимир Сергеевич, он сознательно сделал немалый крюк и в конце концов выбрался на нужную ему улицу. Жаркое летнее солнце заходило где-то далеко за городом, и лучи его ушли высоко в небо, погрузив раскалённый за день город в душную сумеречную мглу, и ярко вызолотили края потемневших облаков на всё ещё голубом небе.

Михаил Прокофьевич бодро прошёл улицу чуть не до конца, немножко гордясь собой, что не вызвал машину, а вот после такого обеда — всё-таки заставил себя пройтись, протрястись, несмотря на изнурительную жару. А что делать? И так уже разнесло чёрт-те как.

Наконец он дошёл до нужного дома, без всякой надобности почему-то осторожно огляделся и, естественно не заметив ничего подозрительного, свернул в небольшой полутёмный двор. Обогнув зловонный помойный ящик с набросанным вокруг него мусором, Михаил Прокофьевич толкнул потрескавшуюся, с облупленной краской дощатую дверь. Та подалась с препротивнейшим скрипом, и за ней показалась узкая неряшливая лестница с покосившимися перильцами и какими-то затёртыми надписями на потемневшей от пыли и копоти стене.

Брезгливо не касаясь перил, Михаил Прокофьевич, тяжело отдуваясь, поднялся на третий этаж и позвонил в одну из дверей, после чего для верности постучал по ней костяшками пальцев. Но за дверью не слышно было признаков жизни. Михаил Прокофьевич досадливо крякнул и собрался было снова звонить и стучать, когда наконец услышал шаркающие приближающиеся шаги и знакомое покашливание.

Дверь открыла полная седая старушка; пушистые волосы серебряным нимбом окружали розовое расплывшееся лицо со слезящимися глазами.

— Он здесь, мама? — заходя, тихо спросил Михаил Прокофьевич.

— Здесь, здесь…

— Никуда не выходил?

— Как ты велел, так и делает. С дивана к столу и обратно. — Старушка зябко повела плечами. — Страшно мне с ним, Михаил. Которую ночь не сплю. Ведь сущий бандит.

— Что вы, мама! Какой он бандит! Он несчастный человек. И я ему помогу. Вы пока не заходите к нам.