Калифорнийская славянка - Александр Грязев

В этот полуденный час в миссии малолюдно и тихо. И в сей тишине как-то странно и необычно звучит гитара, струны которой перебирает, сидя в тени караульного домика у самых ворот крепости, испанский солдат. Рядом с домиком на дозорной вышке слушает гитарные переборы его товарищ по службе и земляк. Может быть, он вспоминает сейчас их далёкую родину, и эти воспоминания волнуют его душу. Может быть, поэтому он, прислонившись к столбу, на котором висит сигнальный колокол, мечтательно и грустно глядит в сторону недальнего леса…

Караульный на вышке оживляется лишь тогда, когда замечает на дороге, ведущей к миссии, толпу местных индейцев, сопровождаемую несколькими солдатами и конным офицером. Это шли на обед, работающие на полях и огородах испанских миссионеров, местные жители — индейцы.

— Антонио! — крикнул с вышки солдат играющему на гитаре сослуживцу.

Тот, продолжая перебирать гитарные струны, повернул голову и вопросительно глянул на товарища.

— Антонио! — вновь закричал солдат. — Лейтенант Лопес обедать ведёт диких! Открывай ворота!

Смолкла музыка… Антонио унёс в караулку гитару и вышел оттуда, держа в руках китель и ружьё. Быстро надев китель, закинув за плечо ружьё, Антонио пошёл отворять крепостные ворота, к которым уже приближалась толпа индейцев, сопровождаемая солдатами и оттого похожая на стадо с пастухами.

Индейцы шли усталые, какие-то равнодушные и не было среди них ни одного улыбающегося лица.

Вот первые из толпы направились, было, к одному из глинобитных домов, перед которым возле котлов сидели женщины-индеанки, но лейтенант Лопес, замыкавший процессию верхом на лошади, громко крикнул:

— На молитву!

И толпа повернула к стоящей неподалёку низенькой церкви, где их ждал священник миссии падре Педро.

В тёмной сутане, перепоясанной светлым поясом, он дождался, когда все индейцы опустились перед ним на колени и, воздев руки к небу, начал читать молитву.

И опять усталые индейцы смотрели равнодушно на всё происходящее. Ни один из них, похоже, не знал испанского языка, на котором говорил отец Педро, а для сидящих перед ним на коленях индейцев слова молитвы переводил их соплеменник вакер-переводчик.

После недолгой молитвы, всё так же сопровождаемые солдатами, индейцы двинулись к дому-кухне, рядом с которым прямо на земле стояли котлы с пищей. Повар-испанец, высунувшись из окна, выдал каждому индейцу деревянную ложку и большую хлебную лепёшку.

Индейцы без толкотни расселись вокруг котлов, и видно было, что каждый из них знал своё место. Тот же испанец-повар в окне громко ударил поварёшкой по дну медного таза, который он держал в руке, и по этому сигналу индейцы приступили к обеду.

Сопровождаемые их солдаты сели за широкий стол под навесом у самой стены кухни, а пищу им стали подавать женщины-индеанки.

Лейтенант Лопес подошёл к столу вместе со всеми, но на своё обычное место не сел.

— Альварес, — обратился он к одному из своих подчинённых сержантов. — Смотри здесь за порядком, а я пойду к капитану Муньосу.

— Слушаюсь, господин лейтенант! — поднялся с места и вытянулся в стойке сержант.

Лопес зашагал к одному из домов возле церкви, в котором размещалась комендатура.

Капитана Муньоса, начальника крепости, он нашёл в его рабочей комнате. Тот играл в шахматы со своим денщиком. Капитанский китель висел на спинке стула.

— О! — увидев вошедшего офицера, воскликнул капитан. — Лейтенант Лопес… Что так рано? Ведь время нашей встречи после рабочего дня. Что-нибудь случилось?

— Вот именно — случилось, — мрачно ответил Лопес.

— Тогда другое дело, — сразу посерьёзнел Муньос.

Он встал из-за шахматной доски и махнул денщику рукой:

— Потом.

Денщик вышел, а Муньос подошёл к офицеру.

— Так что же стряслось, лейтенант?

— Ещё один побег диких, господин капитан. С плантации убежали трое индейцев.

— Ещё трое, — нахмурился Муньос. — Это уже слишком, Лопес… Вы наказали виновных солдат?

— Если накажу, господин капитан, то останусь вообще без них. Да и за что наказывать? Людей не хватает, чтобы охранять всех индейцев… Короче говоря, мне ещё нужны солдаты.

— Так где же я тебе их возьму, Лопес? Только-только хватает на охрану крепости и для работ за её стенами. Я даже не знаю, что будет, если вдруг, не дай Бог, дикие нападут на нашу миссию. Такое уже случалось. И не только здесь. Ты ведь сам знаешь, как они нас не любят.

— Конечно. Ещё бы не знать.

— Попробуйте искать убежавших.

— Это ничего не даст. Они убежали в горы. К тому же вокруг обитают десятки племён. И кто знает — куда дикие пошли… Нет, нужно пополнить рабочие казармы новыми индейцами… Необходимо поймать новых, господин капитан.

— Ты предлагаешь устроить охоту на индейцев?… Ну, что же, Лопес, неплохая мысль. И я её поддерживаю. А чтобы не тратить много времени, мы внезапно нагрянем прямо в их поселение. Я знаю одно такое на берегу реки, недалеко отсюда.

— Да, если они ещё там обитают.

— Сперва я пошлю туда разведку. А ты, Лопес, вечером зайди ко мне, мы обсудим с тобой подробнее все детали предстоящего дела.

— Слушаюсь, господин капитан, — вытянулся и козырнул коменданту сразу повеселевший лейтенант Лопес.

… После обеда толпа рабочих-индейцев, подгоняемая солдатами, вновь пошла на выход из крепости через ворота, которые распахнул Антонио.

Затворив их, он пошёл в караулку, и вскоре с её невысокого крыльца опять полились чудные переборы испанской гитары.

Белая женщина, принесённая индейцами макома с берега океана, лежала в хижине вождя на мягких козьих шкурах. После пережитого в океанских водах ей было тепло и уютно, как не было в её жизни уже долгое время, о котором сейчас и вспоминать-то не хотелось, а хотелось просто лежать и наслаждаться покоем. Поэтому она лишь приоткрыла глаза, когда в хижину почти неслышно вошла женщина с плетёной чашею в руках.

Лицо её не было похожим на лица тех людей, которых она встретила, выйдя из морской воды. Оно было намного бледнее, с чуть раскосыми глазами.

— Где я? — спросила вошедшую женщину, лежащая на ложе.

— О, заговорила! — по-русски воскликнула та и села рядом на корточки.

— Ты глаголешь по-русски? Откуда нашу речь знаешь?

— Я сразу догадалась, что ты русская. Вот откуда только — не знаю.

— С острова Ситхи, что у берегов Аляски. А ты?

— А я с Кадьяка.

— Я тоже там родилась. А как звать тебя?

— На Кадьяке Манефой крестили, а здесь кличут Шака. Отец мой русский зверолов, а мать алеутка. А тебя как зовут?