Акула - Андрей Кивинов

Тост Акулов прослушал. Сказано было что-то обычное, так как никакого особого повода для застолья не имелось, просто удалось раздобыть спиртное.

– Понеслись, – сосед толкнул Андрея локтем. – Спишь?

Акулов, который, действительно, о чем-то задумался, торопливо поднял свою кружку – самую простую, из щербатого серого алюминия, изрядно помятую с двух боков.

Чокнулись довольно громко. Как будто специально бросали вызов тем, кто мог оказаться за дверью: слушайте, господа начальники!

– Бодяжная! – проглотив, скривился бывший комвзвода ППС.

– Достань получше, – возразил ему следователь,который занимался добычей спиртного и воспринял упрек на свой счет. – Здесь тебе не «Гавана»…

Пэпээсник, дернув щекой, отвернулся. Напоминаний о ночном клубе с именем кубинской столицы он не любил. Полтора года назад, охраняя клуб по неофициальному договору с директором, пришлось разнимать пьяную драку. Разнял – но у одного из скандалистов оказались столь сильные травмы, что прокуратура быстро завела уголовное дело, а сам, прапорщик из действующего мента превратился в бывшего сотрудника – бээса.

– Не ссорьтесь, – сидевший между ними майор из ОБЭП приобнял их за плечи и подмигнул зашуганному худосочному пареньку, меньше года прослужившему в пожарной охране. – Наливай, чего зеваешь? Ну, за наш коллектив!

Поначалу пьянка протекала вяло, совсем не так, как в служебных кабинетах, гаражах или актовом зале патрульного батальона. Выпив, молчали, раздумывая о своем, и слышалось только звяканье кружек да скрежет «весел» по «шлемкам»… Да еще громко чавкал сосед Акулова – тот самый пожарник. Кому другому Андрей сделал бы замечание, и с наибольшим удовольствием – организовавшему застолье следаку, «влетевшему» на взятке, но цепляться к пареньку он не хотел. И так парню досталось немало…

Костя Сидоров жил в небольшом поселке неподалеку от города. Отслужив срочную, хотел устраиваться в милицию, но один из друзей, демобилизовавшихся раньше, переманил в огнеборцы. Выдержав испытательный срок, Сидоров столь бурно отметил зачисление на должность, что поутру проснулся без ксивы. Расскажи он начальству все честно – и ничего б, по сути дела, ему не было. Наказали бы, конечно, но чисто формально. Однако кто-то из старослужащих, к которым Костя обратился за советом, предложил подать заяву в отделение. Якобы ограбили. Ментам, мол, все равно, один «глухарь» погоды не делает, зато для Кости – гарантированное избавление от проблем. Костя, похмелившись, заявил об ограблении, причем не в городе, где работал, а по месту прописки. Дежурный заявление принял, не моргнув глазом, но местный опер, которому досталось разбираться с заявой, в ограбление не поверил. Будучи не очень грамотным в плане юридических тонкостей, но обладая здравым смыслом, он рассудил, что на территории колхоза «Советский», где доживали трое старушек и два старика, пятерым неизвестным лицам кавказской национальности, отметелившим пожарника, взяться просто неоткуда. Сидоров «раскололся» за восемь минут. Справедливости ради стоит отметить, что от подачи заявления до момента истины прошло несколько дней, в течение которых Костя успел не только успокоиться, но и отыскать свой документ, о чем он простодушно и написал в своем чистосердечном объяснении. Пил, напился почти до чертиков, ксиву выронил у подруги, когда хвастался назначением; наутро все позабыл и, наверное, никогда бы уже не вспомнил, но девушка проявила сознательность и разыскала его сама. Претензий он не имеет и уголовное дело просит не возбуждать в милицию обратился по недомыслию.

* * *

Оперативник отнесся к Сидорову снисходительно. В качестве отступного принял баллон самогонки, заяву списал в архив без последствий для Кости, так что все бы было забыто, но тут случилось в «Советском» убийство, и не угарно-пьяная бытовуха, какие нет-нет, да и сотрясали иногда колхозную землю, а нечто в здешних краях невиданное. Такое, отчего и в неизвестных кавказцев, и в пьяных чертей начнешь верить. Под покровом ночи были зверски зарезаны 59-летняя женщина и ее 35-летняя дочка;перед смертью обеих изнасиловали. То ли маньяк залетный объявился, то ли кто из местных механизаторов «беленькой» перебрал.

Сперва про Сидорова вспомнили просто так,разбирая ворох другой, по большей части «левой», информации, а потом прокурорский следак провел опознание по фотографиям и один из свидетелей Сидорова признал. Якобы болтался он в ночь убийства вокруг «Советского» в непотребно пьяном виде.

* * *

Свидетель был – так себе, но показания пришлось проверять, и тут Сидоров совершил фатальную ошибку. Прослышав, что им интересуются, подговорил приятеля, чтобы тот обеспечил ему алиби. Не то, чтобы в этом была необходимость, всерьез за Костю никто еще не взялся, имелись и другие фигуранты по делу, но кто-то шибко грамотный опять подсказал, что надо «обставиться» заранее, пока не пахнет жареным, и Костя постарался. Вызванный на допрос, он в подтверждение своей невиновности сослался на друга: дескать, тот может подтвердить, что в интересующее следствие время они культурно выпивали и никуда из хаты не ходили. Даже за добавкой…

Четыре дня спустя тот же опер из местного отделения раскрутил лжесвидетеля. За Костю взялись железной рукой. Он пытался объясниться, но ему никто не верил. Областной прокурор, лично контролировавший розыск злыдня, велел арестовать…

В тюрьме пожарнику не повезло. Надломленный морально. Костя совершил ряд ошибок. В бээсных камерах порядки попроще, почеловечнее, так что роковых последствий Костины ляпы не вызвали, но местное руководство, желая «раскрутить» его на убийство, подумало и определило Сидорова в «пресс-хату».

Об этой камере среди ментов ходило много слухов. Там сидели десять человек, арестованных за самые тяжкие преступления – убийства, изнасилования, разбои. Почти у всех – по несколько преступных эпизодов и связи с оргпреступностыо, но нет ни одного, взятого за «превышение власти», «принуждение к даче показаний» или другие, «нормальные» ментовские статьи. В камере стояли два телевизора, холодильник и микроволновка, а среди порнографических журналов лежали чистые бланки «Явок с повинной»…

К исходу вторых суток Костя сделал признание, В нем было столько нестыковок, что пришлось неоднократно переписывать заново.

Сидоров переписал – раз, другой, третий… Читая его эпос, капитан из оперчасти СИЗО засомневался: в роли маньяка Сидоров смотрелся крайне неубедительно, и утром следующего дня его перевели в нормальную камеру.

Акулов первым поднял хай:

– Эй, корпусной! На нем живого места нет, синяки одни! Зови сюда доктора, а то завтра скажете, что это мы его обработали…

Скандал мог разгореться нешуточный: в «прессухе» явно перестарались, так что списать Сидоровы гематомы и выбитые зубы на банальное падение со иконки не представлялось возможным. Андрей и второй камерный лидер – арестованный за мордобой опер транспортной милиции, постарались извлечь из ситуации максимум пользы: и паренька защитить, и для своей камеры добиться некоторых послаблений. Дошло до переговоров с оперчастью и «режимником». Сошлись на компромиссе. Джентльменский договор имел несколько позиций, видимыми для посторонних из которых были три. Сидоров отказывался от всяких претензий, тюремная администрация оставляла его в покое, а милицейская «пресс-хата» прекращала свое бесславное существование.