Бабы строем не воюют - Елена Кузнецова

Сопровождающие их отроки осторожно снесли Татьяну с телеги, покряхтывая под весом отекшей от тяжелой беременности женщины. Поставили на дорогу, подождали, пока она, охнув от неожиданности, утвердится на ногах, и вопросительно посмотрели на боярыню – все ли ладно?

– Молодцы, ловко управились. Возница пусть телегу за нами ведет, а остальные позади нее едут, – скомандовала Анна младшему уряднику. – Мы немного сами пройдемся, пока боярыне Татьяне от тряски худо не сделалось.

– Так, это… – замялся Климент, – матушка-боярыня, негоже так.

– Это еще что за новости? – Анна изумленно воззрилась на него. – Ты мне перечить взялся?

– Прости, матушка-боярыня, но у нас приказ есть, строгий. – Отрок сглотнул, оглянулся на своих подчиненных и опять уставился на Анну.

– Какой такой приказ? Кто посмел?

– Господин старший наставник приказал в пути женщин одних вперед не пускать! Сначала охрана должна дорогу проверить! – отчеканил младший урядник.

«Господин старший наставник, говоришь? Ай да Лешка… слов нет… Издалека – и то бережет».

– Ну господин старший наставник свое дело знает. – Парни облегченно выдохнули. – Молодцы, хвалю.

– Рады стараться, матушка-боярыня!

По команде младшего урядника двое отроков отправились вперед, за ними, чуть погодя, шли Анна с Татьяной, за ними, опять же в некотором отдалении, ехала телега, а позади нее – остальные отроки, настороженно оглядываясь по сторонам.

Так, за разговором, то на телеге, то на своих двоих женщины не спеша добрались до Ратного намного позже, чем Анна рассчитывала. Прибыли и узнали, что ратнинская сотня рано утром тоже ушла в поход. Татьяна сразу же взвыла – Лавра не проводила! Не к добру это! У Анны уже не оставалось ни сил, ни времени опять ее успокаивать. Передала сноху с рук на руки Дарене, наказав устроить ее в горнице и по возможности чем-то отвлечь от причитаний.

– Как все сделаешь, опять меня найди, – коротко приказала боярыня бывшей большухе Славомирова рода и отвернулась к Листвяне, ожидавшей ее распоряжений.

«Холопка, а как держится! И сыновья в первый раз в поход ушли, и Корнея проводила – а хоть бы слезинка в глазах! Кремень-баба. Если сумеет-таки батюшку окрутить, то всех тут под себя согнет».

– Значит, так: я сейчас по усадьбе пройдусь, посмотрю, что да как без меня тут делается, потом позовешь мне тех холопов, про которых тебе Корней Агеич наказывал… помнишь? – Листвяна кивнула и повернулась было к двери, но Анна ее остановила. – Погоди. Обед мне сюда подашь, а как поем – пусть Дарена придет. И сама поблизости будь – я с тобой после всех поговорю. Ступай.

Не было у Анны таких уж срочных дел на подворье: она прекрасно знала, что в хорошо отлаженном хозяйстве и без нее все идет своим чередом. Однако вчерашнее осознание ненужности ее вмешательства в жизнь ратнинской усадьбы, мысль о том, что ей это не только не надо, но и неинтересно, не давали покоя. Приезжая в село по воскресеньям, она регулярно замечала небольшие, незаметные постороннему глазу перемены. И не сказать, чтобы к худшему, но она отдала этому дому много лет, положила немало сил, устраивая его уклад так, как считала нужным, полезным и удобным, а теперь с недоумением и раздражением отмечала, как постепенно этот уклад изменяется, как новые хозяйки приспосабливают его по собственному разумению.

Анне, конечно, и в голову не приходило, что чувства, которые она испытывала, были и будут равно близки и понятны миллионам женщин и до, и после нее. Именно женщин, потому что мужчины по большей части этих чувств не только не испытывают, но нередко и не знают о них, а если знают, то, не мудрствуя, величают бабьими дрязгами или вовсе бабьей дурью. Да и с чего бы им относиться к этому иначе, если нелады, вплоть до настоящей вражды, складываются у вошедших в семью невесток и зятьев именно с тещами и свекровями, а не тестями и свекрами? А начинается-то с малого – с мелочей, мужскому взгляду подчас вовсе не видимых.

Любая хозяйка обустраивает дом по-своему, вкладывает в это дело всю душу. Порой годы уходят на то, чтобы исподволь приучить домашних к единственному и неповторимому укладу жизни; настроить его, словно музыкальный инструмент. Муж этот порядок замечает, только когда он по какой-то причине нарушается, да и то не всегда, а для женщины в нем немалый смысл заложен. Дом – это продолжение ее самой: характера, привычек, предпочтений. Любые изменения в этот уклад вносятся только с ее согласия и одобрения. Муж может, не спросив жену, принести в дом новый сундук или еще какую вещь, но место ей определит только жена.

В каждом доме свои запахи, шумы, настроение, разговоры и обычаи. И творит все это хозяйка, словно создает сложный узор, где любой стежок должен безошибочно укладываться в общую картину. А потому, коли появляется в доме новый человек – невестка или зять, каждый из которых привык к иному укладу, пусть даже заведенному в соседнем доме, но другой хозяйкой, и сразу же в жизненном узоре появляются необратимые изменения. На привычных местах не оказывается нужных вещей, обыденные действия делаются не тогда и не так, разговоры идут не о том. Мужу, когда он велит, скажем, принести ему рукавицы, все равно, вытащат ли их из короба, стоящего под лавкой, или снимут с полки в сенях. А для хозяйки это уже слом устроенного ею порядка, особенно если она, сунувшись в привычное место, не обнаружит искомого, потому что невестка переложила это туда, куда с малолетства убирала в родительском доме. А если еще и хозяин проворчит: «Копаетесь, простой вещи от вас не дождаться»… Вот так и рождаются разговоры о том, что зять с тещей или невестка со свекровью живут как кошка с собакой.

Не происходит такого, только если свекровь или теща умнее или сильнее невестки или зятя. В первом случае, не без скандала и скрипа, молодой пришелец постепенно встраивается в созданный большухой порядок, а во втором, что зять, что невестка, все едино, ломаются «через колено» и тихо ненавидят тещу или свекровь даже и после ее смерти.

Свекрови Анны – незаконнорожденной княжне Аграфене Ярославне, доставало и ума, и силы, но и сама Анна не была ни дурой, ни размазней, так что… утряслось как-то без особых скандалов и ломки, хотя свою долю слез Анна все-таки пролила. Сейчас же, приезжая в ратнинскую усадьбу только по воскресеньям и замечая накапливающиеся мелкие изменения в домашнем укладе, она постепенно начала осознавать, что изменения-то исходят не от одной женщины, а от нескольких – будто сразу несколько невесток в доме поселилось, хотя ни Мишаню, ни уж тем более Сеньку она пока не женила.

После того как во время разговора с Татьяной в крепости Анне пришла в голову мысль, что пора отвыкать от роли большухи в ратнинской усадьбе (но не в роду Лисовинов!), ей остро захотелось разобраться, кто же вносит изменения в оставленный ею уклад домашней жизни, кто обустраивает жизнь усадьбы по-своему и как именно? Вот это-то желание и повлекло ее по многочисленным строениям, переходам и закуткам обширной лисовиновской усадьбы.

В большом доме – жилище Корнея – чувствовалась рука Листвяны. Сам воевода и не заметил бы ничего, в хозяйских покоях ключница строго блюла порядок, привычный и удобный Корнею. Даже если и появились едва заметные изменения, то, без сомнения, глава рода Лисовинов либо одобрил их, либо не заметил. На кухне же, в кладовых, погребах и вообще на подворье Анна явственно видела то по-другому расставленные горшки, то передвинутый на новое место ларь, а то и вовсе новые полки на стене, которых при ней не было: то ли в голову не пришло, то ли не нужны были, а вот теперь понадобились. Да и много еще всякого. Только в оружейной, наверное, ничего не изменилось, да и понятно – бабам туда ход заказан.