Чайник Рассела и бритва Оккама - Максим Карлович Кантор

— Сами спросите. Начните с философов. Все тут.

Отпевали сэра Уильяма в часовне при колледже, хотя, сообразно заслугам покойного, церемония должна была пройти в университетской церкви Св. Маргариты. Но дама Камилла проявила то свойство своего характера, которое в административном корпусе именовали «деликатностью».

Обстоятельства смерти сэра Уильяма Рассела таковы, что делать из поминок событие университетского масштаба было бы, как выразилась дама Камилла, нецелесообразно. Желающих отдать последний долг философу можно было собрать по всей Британии; студентов имелись сотни, причем многие претендовали на статус «любимого ученика»; собутыльников за годы возлияний накопилось изрядно, и всякий считал себя лучшим другом; влюбленным женщинам пришлось бы предоставить отдельную скамью в храме. Хорошо еще, как выразился прямолинейный майор Кингстон, что сэр Уильям не имел детей от своих многочисленных связей. Покойный логик был в этом отношении осмотрительным человеком: связи заводил только с замужними дамами, и если ребенок и рождался, то, согласно британскому законодательству, принадлежал к фамилии супруга. «А то бы здесь очередь из наследников стояла», — сказал грубый майор. Дочь незамужней преподавательницы социологии, возможно, была единственным ребенком покойного философа; впрочем, и она не была признана официально.

Часовня колледжа на первый взгляд могла показаться неказистой — впрочем, узнав, что автором сооружения был сам Кристофер Ренн, посетитель мог оценить величавую стать архитектуры. Пламенеющие в закатных лучах витражи бросали отблески на печальные лица профессуры.

— В первом ряду — Эндрю Вытоптов.

— Тот самый, который в обморок падал?

— Именно он.

Инспектора полиции продолжали свой неторопливый разговор.

— Странно, что упал в обморок, не находите? На барышню не похож. Он русский?

— Бежал от большевиков.

— Всегда толстый был или в Европе откормили?

— Зачем так резко? — Французы порой позволяют себе то, что англичанин позволить не может. — Профессор полноват. Тому могут быть разные причины.

— Ну-ну, Скотленд-Ярду виднее. А рядом кто?

— Бенджамен Розенталь, философ. Бежал из Германии. — Лестрейд покосился на Мегре, кто знает, не антисемит ли парижский инспектор: по поводу Дрейфуса до сих пор нет общего согласия. — Еврей, да. В Оксфорде Розенталя ценят.

— Русские, евреи, все помчались в Англию. Розенталь — философ?

— Здесь у меня помечена тема монографии… Экзистенциализм. Бытие и время. Вам это что-нибудь говорит?

— В общих чертах, — уклончиво ответил Мегре. — Мадам Мегре увлекается этой чепухой. Гм, пардон… Следующий в ряду кто? Рыжий, у кого нос дергается.

— Сильвио Маркони, специалист по Данте.

— По Данте? — Мегре изучал оживленное лицо Сильвио.

— У меня определенно записано: «Данте».

— А за ним?

— Хьюго Берримор, позитивист.

— Как это, вы говорите, называется?

— Позитивист. Не спрашивайте меня, Жюль, что это значит. Позитивист, и дело с концом. У позитивистов существует особая теория по поводу чайников.

— Ох, Лестрейд, староват я для таких теорий. Покойник, как понимаю, был главный философ университета?

— Уильям Рассел был директором департамента философии.

— Зарплаты назначал? — спросил дотошный француз. — Получают философы изрядно, верно?

— Не встречал философа, который был бы доволен зарплатой, — желчно сказал Лестрейд. Потом подумал, что философов он вообще, пожалуй, не встречал. Но от слов не отказался.

— Послушайте, Лестрейд, — неожиданно сказал Мегре, — ответьте мне честно. Как считаете, эти люди чему-нибудь могут научить?

— К чему вы клоните, Жюль?

— Просто вообразил себя мальчишкой, который приехал к вам в университет. В Сорбонне все проще, не так торжественно, и французскому мальчишке захотелось в Оксфорд… Собрался… а, кстати, сколько в год надо платить?

Орган тяжело вздохнул в такт словам инспектора Скотланд-Ярда, когда тот выговорил сумму.

— Вот видите… Мои старики не потянут. Допустим, мать попросит у дяди, у того хозяйство в Нормандии. Собрали денег, отправили… Да, приехал я стало быть…

— И что же тут особенного, Мегре? Сотни мальчишек едут со всего мира.

— Верно. Едут. Стало быть, и наш мальчик деньги заплатил… Приехал. А тут такой вот Сильвио про Данте рассказывает. А у самого нос дергается.

— При чем тут нос?

— Дергается смешно.

— Возможно, несмотря на свой нос, Гвидо знаток предмета.

— Еще и плешь на макушке. Он волосы начесывает.

— И что с того? Не хочет человек быть плешивым.

— Возможно, — сказал Мегре, — возможно, он знаток Данте. С такой жуликоватой физиономией. С начесом. С носом. Кто же знает… Только вряд ли, Лестрейд, с такой физиономией можно быть профессором философии. Ему бы по карманам шарить.

— Если французскому мальчику не понравилось в Оксфорде, то может и обратно уехать, — с досадой сказал инспектор Лестерйд. — Вернется в Нормандию, к дяде. Коров будет пасти.

— Верно, — Мегре скривил рот под усами. — Вернуться можно. Только ведь слух пойдет. Не осилил мальчишка Оксфорд, англичане дурня вышвырнули. Обидно.

— Пусть потерпит, — холодно ответил англичанин.

— Легко сказать: «пусть терпит». А французскому мальчишке каково? Зайдет парнишка в паб, выпьет помои вместо кофе… Выложит еще два фунта… Совсем расстроится. Перед дядей стыдно: старик деньги вложил… Выйдет парень из паба, попадет под дождь. Я просто размышляю…

Мегре впал в то состояние медиума, которое любили его сослуживцы и которое успел узнать даже английский инспектор. Комиссар обычно рассуждал вслух, обсуждая ситуации, не имевшие на первый взгляд отношения к делу. Как успел убедиться Лестрейд, этот метод помогал. Инспектор решил подыграть комиссару:

— Итак, нормандский скряга приехал мстить? Бритва и чайник, заметим, английского производства. Дополнительные расходы.

— Дядя скуповат, верно. Он бы чайник привез с собой…Тут вы правы. Он в Оксфорд не поедет, себя бережет. Не выдержит местной кухни… Вопрос стоит иначе.

— Эх, Мегре, Оксфорд это не Нормандия! Вы, наверное, про клошаров во Франции многое понимаете…

— Иной раз разговоришься с клошаром, а он окажется философом. Интересно, философ может быть клошаром? Или убийцей?

— Один из этих джентльменов, — заметил Лестрейд, который ничего не слышал о Диогене, но цепко следил за расследованием, — возможно, шпион. И, вероятно, убийца.

— Как нам нужен этот французский мальчишка… — Мегре говорил с инспектором так, как привык с подчиненными на набережной Орфевр, прикидывая варианты, прислушиваясь к реакциям, — французский паренек жалеет потраченные деньги и все замечает. Видит, кто из профессоров халтурит…

— Полагаете, студент вычислит философа, который не философ? Коллеги не разобрались, а мальчик поймет?

— Шпион, пожалуй, может сойти за философа. И шпион может быть убийцей. Но убийца философом, мне кажется, стать не может. Любопытно, можно ли быть одновременно философом, шпионом и убийцей? Вот еврей Розенталь пишет про бытие и время… Любопытно, да? Кстати, о времени — а где же Холмс? Вы сказали, что мы с ним встретимся в часовне. Собирались нас познакомить, не так ли?

Лестрейд отвел глаза. Неловко перед гостем. Вообще говоря, комиссар был воспитанным человеком. Лестрейд видел, как дернулся ус француза, когда ему налили утренний