Пташка - Уильям Уортон

Когда я подхожу к голубятне во второй половине дня, Пташка уже там и наша ведьмочка тоже. Теперь она заигрывает с потрясающим рыжим крапчатым голубем. Они шагают взад и вперед по голубятне, и рыжий красавец то и дело норовит ее потоптать, в то время как сизарь пытается сделать то же самое, но ему это не удается. Мы наблюдаем за этим до вечера. Наконец сизый петушок возвращается к своей курочке. Ладно, говорю я, ведьмочка может остаться, раз уж завела себе собственного кавалера. Может, все дело в том, что мы ее приваживали к голубятне всего два дня.

Ну, эта ведьмочка просто невероятна. В следующий раз, когда она возвращается в голубятню, она приводит необычайно красивую пару чистокровок с пепельными полосками. Такие птицы стоят целое состояние – восемь, а то и девять долларов за пару. Таких прямо на выставку. Бог весть откуда они взялись. Голубь следует за нашей ведьмочкой в голубятню, а его голубка за ними. Они такие ослепительно красивые, что в голубятне как будто светлей становится. Так что теперь тот, с пепельной полоской, трахает ведьмочку, а рыжий красавец побоку. Так просто не бывает!

Дальше продолжается в том же духе. Ведьмочка улетает и возвращается с каким-нибудь голубем, а иногда даже с парой. По большей части это классные птицы. Чистокровки от этой ведьмочки просто без ума. Она всегда позволяет голубю, которого приводит, пользоваться собой до тех пор, пока не появится следующий, а потом больше никогда его к себе не подпускает. За те три месяца, которые она провела на нашей голубятне, не было и намека на то, что она собирается свить семейное гнездышко. Пташка говорит, что она, наверное, голубиная шлюшка, но я-то уверен, что она ведьма.

Черт побери, не успели мы моргнуть глазом, как у нас завелось больше голубей, чем могло поместиться в голубятне. И никто даже не знает, что у нас есть голуби, так что никто нас не подозревает. С помощью нашей ведьмочки мы становимся самыми крупными похитителями голубей к востоку от Шестьдесят третьей улицы.

Мы начинаем увозить на поезде лишних голубей в Челтенхем или в Медиа – и продавать. Можно не бояться, что их там кто-то узнает. Таким образом мы зарабатываем три, а то и четыре доллара в конце каждой недели. Столько не заработаешь, разнося ежедневные газеты.

В нашей голубятне теперь есть по-настоящему потрясающие голуби. Правда, она становится похожей на свинарник. Пташка настаивает, чтобы мы непременно оставили ту сизую пару, которую завели первой, и, разумеется, мы оставляем пепельных. Потом, у нас еще остается самая дивная пара крапчатых сизарей, которые только бывают на свете. Чистые и незапятнанные, как шахматная доска, они крупные, но все равно изящные, с головками на длинной шейке. Лапки у них чистые и цветом напоминают хурму. Оба голубя с полосками, очень красивые. Я мог бы смотреть на них весь день. Просто обожаю стóящих голубей. Еще у нас две пары почти столь же хороших рыжих, с полосками, они хороши настолько, что каждую из этих пар любой готов будет выменять на три пары чистокровок.

Ведьмочка прилетает и улетает. Иногда ее нет по три, а то и по четыре дня подряд. И даже несмотря на то, что она зарабатывает нам такие деньги, мне иногда хочется, чтобы она когда-нибудь не вернулась. Меня от нее трясет. И мне совсем не нравится, как к ней относится Пташка. Когда они вместе, это какая-то жуть, прямо мурашки по коже, особенно когда он надевает этот дурацкий костюм голубя.

Я снова смотрю направо и налево вдоль коридора. Для дурдома здесь ужасно тихо. Большинство палат имеет двойные двери. Во внешней двери есть маленькое окошко, через которое можно посмотреть, что делают сумасшедшие; внутренняя дверь зарешечена. Я сижу в пространстве между двумя этими дверями.

Здешний госпиталь выглядит куда лучше, чем тот, в Диксе, откуда я приехал. Там я в отделении пластической хирургии, где все то и дело шастают туда-сюда. Между операциями проходит две-три недели, иногда месяц. Мы не считаемся больными, поэтому нам разрешают покидать госпиталь, пока мы ждем следующей операции. Лично я между ними отправляюсь домой; в местном магазине меня принимают за великого героя. Врачи говорят, мне осталась всего одна операция, но в том месте у меня не будет расти борода. Интересно, кто в наше время, черт побери, отращивает бороду?

«…Эй, Пташка, дружище! Помнишь ту простушку, что была у нас в голубятне? Она от тебя просто тащилась, малыш. Хотел бы сейчас уединиться с ней в каком-нибудь тихом гнездышке, а?»

Где-то с минуту мне кажется, что я до него достучался – это видно по тому, как сгибаются и разгибаются его пальцы. Он будто на полном серьезе примеривается к такой возможности. Какого дьявола, что за резон так выслуживаться, чтобы попасть в восьмое отделение? Все равно оттуда потом всех выпускают.

А эта простушка-уродина все вышагивает перед Пташкой, ходит туда-сюда, красуется, как на параде, тихонько гулит и прогибает спинку, как это делает у голубей самочка, когда хочет, чтоб на нее вскочил ее дружок. Она флиртует с ним, эта ведьма. Когда Пташка сыплет на пол зерно, она не бросается его клевать, как остальные; о нет, она вспархивает на руку к Пташке и заставляет ее кормить. И делает те же самые движения, которые делает самочка, когда ее кормит самец. Пташка даже зажимает зернышки между губами, и она вынимает их оттуда клювом. Господи, иногда я действительно начинаю думать, что Пташка в тот момент на самом деле считал себя голубем.

Интересно, вспомнит ли Пташка историю о том, как мы с ним ходили искать клад? Это было после истории с газгольдером и после того, как нас заставили сломать голубятню. Мы только что закончили школу первой ступени, и Пташку отправили в католическую школу, а я пошел учиться в городскую школу Верхнего Мериона. Мои родители тоже католики, но они католики-итальянцы и ходят в церковь не слишком часто. А у Пташки старики души не чают в мессах и тому подобных вещах.

Однажды мне задают написать рассказ для урока английского, а так как у меня практически нет никакого воображения, то я решаю, что при участии Пташки можно разыграть подходящий сюжет, а потом описать все как было. На уроке мы только что прочитали «Золотого жука» Эдгара По – должно быть, он-то и подкинул мне идею.

«…Эй, Пташка! Помнишь, как мы ходили искать клад старика Косгроува? Вот это была история, Господи Иисусе!»

Прихожу я домой к Пташке с этой самой картой – у меня ушла целая неделя, чтобы ее смастерить и вообще подготовить все остальное. Я подержал ее над огнем, чтобы она стала коричневатой, а по краям вообще обгорела. Боже, это был настоящий шедевр! Все зашифровано, и мы идем в комнату Пташки, чтобы разгадать тайну. Убираем с письменного стола одну из Пташкиных дурацких моделей, чтобы разложить карту. Дождь в тот день льет как из ведра.