Грешница в шампанском - Галина Владимировна Романова

Хотя швырять теперь снег не было нужды. С толстых хмурых облаков посыпало так густо, что через пять минут Надежда уже не смогла рассмотреть крошечные фигурки пожилых соседей со второго этажа их подъезда.

Чай в ее кружке закончился, а она все не уходила от окна, наблюдая за снегом.

Он валил крупными хлопьями, будто кто-то сидел сейчас там наверху и неистово рвал от огромного ватного тампона куски и сбрасывал их на землю. Ей даже захотелось открыть окно и потрогать рукой летящий с неба снег, так он походил на ватные комочки. Такими ее мать обычно унизывала их новогоднюю елку, притащив с работы вату. Она становилась подле елки на табуретку, поднимала руки повыше с зажатым в них ватным куском и принималась отрывать от него крохотные комочки и швырять их беспорядочно на игольчатые лапы.

Сейчас снег летел с неба строго упорядоченно. Она даже не смогла заметить, чтобы один снежный комок налетел на другой или столкнулся с ним, и ложились они очень ровно, без суеты и хаоса. Подоконник за их стеклом очень быстро обрастал снеговой шубкой.

Все ровно, методично и по порядку…

Так именно все должно было быть и в их с Сережкой дальнейшей жизни: всегда ровно и по заведенному порядку, без хаотичного мельтешения, без болезненных суетливых взрывов. И если уж им и суждено под Новый год что-то вместе обметать на снегу, то пускай это будет меховая подстилка их огромного пса, охраняющего их огромный загородный дом. Никакой гобеленовой дешевой пошлости.

Это она так, чуть расчувствовалась под методичный снеговой полет. Умиляли ее, конечно, старики, слов нет как умиляли, что дожили вместе до золотой свадьбы, что без нервов и без упреков занимались вдвоем предновогодней уборкой, и о золотой свадьбе с Сережкой она тоже мечтала, но…

Никакой больше нищеты! Никакой и никогда! Она сделает все ради этого, и на многое пойдет, и станет хранить в своем сердце любые страшные тайны, лишь бы больше никогда не дуло из-под пола ей на пятки. Лишь бы не обворачивать ступню целлофановым мешком, когда протекают сапоги. И чтобы не драться со Стаськой из-за прожженной ею дырки на твоей новой кофте.

Эта выскочка с красивым гордым профилем снова торчала возле своего окна, прихлебывала чай, и снова ее безмолвное спокойное созерцание приводило Александру в тихое глухое бешенство.

Что она возомнила о себе, интересно? Эта девка без роду и племени, достоинством которой была одна-единственная смазливенькая молодость, что она о себе возомнила?!

Ходит по их двору, с достоинством королевы таская на плечах дорогие шубы, никого и ничего перед собой не замечает, здоровается так, будто одно ее слово стоит целого состояния! Без особой нужды трясет левым запястьем, посматривая на часы, для чего?! Для того, чтобы все видели три ее бриллиантовых кольца и золотые часики на золотом браслете?! Целует своего мужика на виду у всех возле его машины, для чего?! Для того, чтобы ей все завидовали? Для того, чтобы уколоть кого-то?

А вот смотрите, как я счастлива, смотрите, как у меня все отлично, смотрите, как мы любим друг друга…

Так, что ли? Для этого, что ли, весь этот дешевый театр под их окнами в их общем дворе разыгрывается?

Господи, какое дерьмо! Какое откровенное дешевое дерьмо!

Она – эта девка – откровенно полагает, что заполучила такого удачливого мужика себе в мужья на всю оставшуюся жизнь?! Что они станут жить долго и счастливо и умрут в один день?! И что и в радости и в горе будут вместе, пока смерть не разлучит их?! Она – эта дешевка с красивым гордым профилем – в самом деле думает, что так всегда и будет?!

Идиотка!!! Пустая напыщенная идиотка!!! Идиотка, не способная понять, что… что так не бывает в этой говенной жизни! Не было еще ни с кем и никогда ни у кого не будет! И Сереженька ее не станет всю оставшуюся жизнь тискать в своих сильных красивых ручищах только одно тело! Тискал до жены сотни других и столько же станет тискать после! Нет, может, он ее и не бросит – девку-то свою. Может, и проживет с ней до старости, и будет спать и пердеть с ней под одним одеялом еще много-много лет, но…

Но что изменять своей молодой жене он станет уже очень скоро, Александра не сомневалась.

Ну ладно, может, и не очень скоро, когда-то еще на личике его Надьки появятся первые признаки увядания. Но вот когда появятся, и когда он впервые обратит на них внимание, тогда берегись, симпатичная молоденькая тварь. Тогда-то и придет конец твоему счастливому щебету.

Года два-три, максимум четыре нужно на все это дерьмо.

На какое?

Да на такое, когда у мужика вдруг обнаруживается сонливая пресыщенность одним телом. Когда ей из кожи вон надо вылезать, чтобы у него на нее встал. Тут много всяких средств бывает нужно: от ажурного белья до плетки. И приходится выдумывать, изворачиваться.

Вот вылезает она, стало быть, вылезает из кожи вон, стараясь расшевелить его окаянный отросток, бьется над ним, бьется, а того не знает, что и это исчерпает себя уже очень быстро. Что и кружево ее надоест ему, и что задницу под плетку всякий раз подставлять ему западло станет, и что напиток ее любовный наутро изжогу вызывать будет. И захочется ему простую дешевую девку прямо в коридоре на подоконнике, прямо в кабинете на столе, прямо все равно где, лишь бы ЧУЖУЮ и МОЛОДЕНЬКУЮ!

А после понеслось, поехало, возрастной ценз на секс давно уже опустился до самого нижнего предела. Стало быть, моложе той молодой будут еще моложе, и так далее, и так далее, и так далее.

Все это Александра уже проходила и пережила. Обо всем этом знала не понаслышке. А ведь и старалась, и мудрила, и хитрила, и ужом извивалась, все бесполезным оказалось! Все равно выселил свою начавшую дряхлеть и покрываться морщинками супругу ее муж с модного шоссе в эту пускай и элитную, но трехкомнатную квартиру.

– Муся, ты же умненькая девочка, – бормотала лысая скотина, периодически заваливая к ней под утро после девок. – Ты же понимать должна, что в доме тебе не место! Там мои цыпочки день и ночь ножками дрыгают. Они станут тебя раздражать, мешаться. Живи тута, Муся…

Она и жила. Не роптала. И стол к его приходу накрывала. И даже спать укладывала, когда лысая скотина вдруг способна была ее возжелать.

А как возмутишься-то, если она целиком и полностью от него зависела? Просрала в свое время состояние отца, передоверив мужу – этой лысой скотине – ведение всех семейных дел. Он и подгреб все под себя. И оставил ее пускать слюни на глупое молодое прошлое: могла бы в руках его держать, как бы не была такой дурой, упустила шанс, теперь чего же…

Об этом всегда говорил ей его отвратительно проникновенный взгляд, когда он совал ей в руки конверт с содержанием на неделю. Об этом в один голос говорили ей ее подруги.

Хотя какие к хренам подруги! Суки одни рядом, а не подруги. «Ты, – говорят, – Санька, сама виновата. Ни к чему было тебе, – говорят, – так перед ним стелиться да любовь свою ему дарить всю без остатка. Пресыщаются, мол, они очень быстро – мужики-то».