Как стать астронавтом? Все, что вам следует знать, прежде чем вы покинете Землю - Терри Вёртс

Во времена полетов космических челноков мы обычно летали на мыс Канаверал в Эль-Пасо или на ракетный полигон «Белые пески» для тренировок на шаттлах. Основным самолетом был модифицированный «Gulfstream G2», но порой мы делали экстремальные заходы на Т-38, и это было похоже на бомбардировку во время бреющего полета, которую я выполнял, когда летал на F-16.

Однако иногда не все получалось так, как было запланировано. Но это и делает Т-38 столь ценным, ведь тренировка на симуляторе шаттла и космической станции, в контролируемой среде тренажера, не может создать фактор неожиданности, который ставит в тупик. Однажды, взлетая на закате на Т-38, я столкнулся со стаей птиц: они попали в левый двигатель, в котором произошел взрыв. Я повернул назад, чтобы совершить аварийную посадку на оставшемся работоспособном двигателе. Это был самый короткий полет, который когда-либо был записан в моем бортовом журнале, и, вероятно, с самым большим количеством сердцебиений в секунду, которое у меня когда-либо было. Я до сих пор благодарен за то, что в тот день на заднем сиденье самолета находился Рикки Арнольд, один из лучших специалистов по полетам, когда-либо работавших в НАСА. Однажды ночью, когда я летел в Мидленд, штат Техас, на аэропорт обрушилась пыльная буря – хабуб, – и он был закрыт. До следующего аэропорта нам пришлось пролететь 160 километров, прикрывая нос и рот подушками с сидений и молясь Господу о том, чтобы он позволил нам добраться до Лаббока. Угадайте, кто сидел за моей спиной в тот день? Его инициалы – Р. А.

Моя летная карьера полна таких историй: я лечу на F-16, мне с трудом хватает топлива, чтобы долететь до базы ВВС в Энглине (Западная Флорида); по прибытии в Таллахасси я обнаруживаю, что взлетно-посадочная полоса закрыта, и мне еле-еле хватает топлива, чтобы долететь до базы ВВС в Тиндалле; во время полета над Ираком на одномоторном F-16 мой штурман получил повреждение двигателя; я практически влетел в гору во время первого полета на самолете с системой LANTIRN (система низкоуровневой навигации и прицеливания в ночное время) – компьютер спас мою жизнь в последнюю минуту; был дезориентирован в ночных условиях и направил свой F-16 прямо вверх (к счастью, не вниз – здесь меня можно считать скорее удачливым, а не хорошим пилотом). Я могу продолжать до бесконечности. За двадцать семь лет полетов на сверхзвуковых самолетах у меня было множество подобных критических ситуаций.

Несмотря на отсутствие прямой взаимосвязи между сверхзвуковой авиацией и пребыванием на космической станции на протяжении полугода, их объединяет вероятность возникновения чрезвычайной ситуации в любой момент, что держит вас в тонусе, а это наилучшая психологическая подготовка для космических полетов.

Это и умение уверенно звучать в радиоэфире.

Многие из тех, кто стал астронавтом, полагают, что они в чем-то лучше других. Бывшие летчики-истребители были специалистами своего дела, врачи были лучшими в своей области (как врачи в сериале «Скорая помощь»), инженеры заявляли, что могут написать программы лучше, чем их коллеги из отдела. Но когда вас отбирают в астронавты, вы узнаете суровую, неприглядную правду: что бы вы ни думали о своих успехах, всегда есть кто-то лучше вас.

Но один навык, мне кажется, у меня есть – это способность к иностранным языкам. Я бы не был о себе такого уж высокого мнения, но, учась в средней школе, я был студентом по обмену и жил в семье в Финляндии. В колледже я учил французский язык. Потом провел семестр в Академии ВВС Франции (в так называемой Летной школе). Из всех летчиков-истребителей, которых я знал в военно-воздушных силах, я был единственным, у кого имелись такие познания в области иностранных языков. Мы все пытались говорить по-немецки, находясь на авиабазе в Шпангдалеме, но это было просто ужасно. Ни один из немцев не мог понять, что мы говорим, поскольку мы произносили немецкие слова со страшным акцентом. Такие фразы, как «dast ist so» (это так) и «du bist ein» (ты есть) стали верхом наших познаний в немецком языке. Это было ужасно. Тем не менее мы думали, что это было забавно, а мы – такие умные, красивые, ну и вежливые тоже.

Когда я попал в НАСА, кое-что понял: были другие астронавты, которые владели иностранными языками лучше меня. Этот список возглавляла Саманта Кристофоретти, впоследствии ставшая членом экипажа 43 экспедиции, командиром которого был я. Она говорила по-английски, по-французски, по-немецки, по-русски и, конечно же, по-итальянски свободно и практически без акцента. По владению языков ее можно было сравнить с папой римским. После нашего полета Европейское космическое агентство (ЕКА) отправило ее в Китай для прохождения курса обучения на их космическом корабле, а также для того, чтобы она изучила мандаринский диалект китайского языка. И это всего лишь через год после нашего космического полета. Когда я спросил ее, как проходило изучение языка, она застенчиво ответила: «О, все хорошо, знаешь, так себе». А затем я несколько раз видел по одному из национальных каналов китайского телевидения, как она давала интервью на китайском. Невероятно. Мне кажется, что Саманта – самый способный к языкам человек, которого я когда-либо встречал. И астронавты, подобные ей, обладающие научными познаниями, летным мастерством, хорошей физической подготовкой, техническими навыками, встречаются часто. И если вы считаете, что хороши в какой-либо области, всегда найдется кто-то, кто будет лучше вас.

Когда программа «Спейс шаттл» была завершена, нам предложили два варианта: а) выучить русский язык, чтобы летать вместе с русскими космонавтами на их космическом корабле, б) найти другую работу. Думая, что я довольно неплохо справлялся с изучением иностранных языков, я задал себе вопрос: «Насколько сложным это может оказаться?» Вкратце можно было ответить, что довольно сложно. В первый день изучения русского языка со мной занимался инструктор Вацлав Муха, с которым потом мы стали друзьями на всю жизнь. Все четыре часа, которые продлилось занятие, я делал записи. Последующие пятнадцать лет я потратил на изучение имен существительных, прилагательных, глаголов и падежей, а это было гораздо сложнее.

Немногие слова русского языка соответствуют словам в английском языке, их еще называют однокоренными. Несколько таких слов есть в русском и французском языках. Например, слово «пляж» одинаково звучит на русском и на французском языках. Но некоторые русские слова смехотворно длинны и трудны для произнесения. Так, английское «hello» – это «здравствуйте». На то, чтобы записать это слово правильно, у меня ушло пять минут. Невозможно оставить без внимания тот факт, что славянское происхождение русского языка делает его трудным для изучения, он практически не похож на английский язык, в отличие от других романских или англо-саксонских языков.

Первые несколько лет изучения русского языка были особенно напряженными. У меня была работа на полную ставку, и дополнительных занятий с Вацлавом вне класса у меня не было. Одноклассники-астронавты и я мучали бедного Вацлава, прося повторять одно и то же слово снова и снова на каждом уроке. Я уверен, что прошло много месяцев, в течение которых у меня было несколько уроков в неделю, прежде чем я выучил только несколько новых слов. У Вацлава было терпение святого, что позволило ему смириться с моим медленным обучением и тефлоновыми мозгами. Русские слова просто не давались мне. Наконец, через несколько лет мучений мне удалось достичь приличного уровня. Я выучил шесть тем (не спрашивайте какие, просто поверьте мне, если вы не родились и не выросли в России, вы их никогда не поймете), выучил двадцать один способ сказать слово «один» и наконец-то дошел до такого состояния, когда осознал, что говорить по-русски – на самом деле очень весело. В конце концов, я смог смотреть телепрограммы и фильмы на русском языке – Вацлав помогал мне понимать каждую фразу, на протяжении полуторачасового занятия мы снова и снова пересматривали один и тот же пяти- или десятиминутный отрывок из шоу.