Половинный код. Тот, кто умрет - Салли Грин

Габриэль говорит:

– Я ходил к Греторекс.

– Да, знаю. – Это он принес суп и сыр.

До лагеря Греторекс почти час ходу. Наверное, он сбегал, пока я пересчитывал камни, а на обратном пути набрал хворосту. Значит, я просидел там не один час.

– У них все по-прежнему, – говорит он. И это я тоже знаю.

Те члены Альянса, которые уцелели в Битве, живут сейчас в семи разных лагерях в разных концах Европы. Мы с лагерем Греторекс – небольшой группой бойцов – где-то в Польше. Только мы не совсем с ними. Я никого не хочу видеть. У меня свой лагерь. Все лагеря пронумерованы. У Греторекс номер три. Значит, мой номер три Б или, скорее, три с половиной. Короче, Греторекс – старшая в своем лагере, она же отвечает за сообщение с Главным, где находится Селия, хотя сообщать ей, как я понимаю, особенно нечего. И потому все, что ей остается делать сейчас, это тренировать тех новобранцев, которые уцелели после резни, и надеяться, что их навыки когда-нибудь пригодятся.

Я видел их, когда был в прошлый раз в третьем лагере. Греторекс мне нравится, а вот ее подопечные не очень. Они на меня не смотрят – по крайней мере, когда я смотрю на них. Когда я не смотрю, их глаза так и шарят по мне сверху донизу, но стоит мне внезапно повернуться, как они разом обнаруживают на земле что-то безумно интересное.

Думаю, с моим отцом было так же. Никто не хотел смотреть ему в глаза. Но со мной это впервые. До ББ я был частью команды, меня окружали бойцы, я был тогда в паре с Несбитом, а Габриэль – с Самин, и мы тренировались с Греторекс и другими. Мы были хорошей командой. Мы смеялись, шутили, дрались, и ели, и разговаривали – все вместе. Мне не хватает этого чувства локтя, оно ушло и никогда не вернется, я знаю. Но Греторекс все так же отлично работает с новичками.

– Она хороший тренер, – говорю я.

– Кто, Греторекс?

– А о ком мы еще, по-твоему, говорим? – Сам не знаю, чего я вдруг взъелся.

– Ты должен как-нибудь сходить со мной в лагерь. Греторекс будет рада.

– Ага. Как-нибудь схожу. – Но мы оба знаем, что это значит «нет».

Я уже много недель не видел Греторекс и вообще никого, кроме Габриэля. Точнее говоря, кроме Габриэля и еще тех двух Охотников, но их я убил. Если подумать, я вообще привык убивать всех, с кем встречаюсь. Так что – пусть Греторекс радуется, что я не хожу к ней.

– Она хочет похвастаться перед тобой своими новыми ученицами. Они делают успехи.

Тут я уже совсем не знаю, как реагировать. Удивиться? Или сказать: «Хорошо». Или: «Какая, к черту, разница, все равно это ничего не изменит?»

В общем, я понятия не имею, что говорить.

Тут я вспоминаю кое-что и спрашиваю:

– Какой сегодня день?

Габриэль отвечает:

– Ты меня вчера спрашивал.

– И?

– Не знаю. Хотел спросить у Греторекс, да забыл. – Он поворачивается ко мне и задает вопрос: – А тебе зачем?

Я трясу головой. Мне все равно, какой сегодня день, просто я пытаюсь сохранить ясность мыслей, а дни так похожи один на другой и так быстро сливаются в недели, а может, и месяцы, что я чувствую, как у меня в голове все перемешивается. А мне необходимо сосредоточиться и не терять связи с реальностью. Вчера я убил тех двоих. Потом вернулся сюда, но мне уже кажется, что это было давным-давно. Надо сходить туда еще раз, проверить трупы. За мертвыми Охотниками наверняка придут другие, их товарищи. Может, мне повезет поймать кого-нибудь из них живьем и расспросить. Вдруг они знают что-нибудь об Анна-Лизе. Если она шпионка, то наверняка уже вернулась к Солу; может быть, Охотники ее видели.

Я ложусь на спину и прячу лицо в сгибе локтя.

Я не говорю Габриэлю про тех двоих потому, что он скажет Греторекс, и она сразу перенесет лагерь, а мне надо еще проверить тела. Но сначала надо поспать. С тех пор как умер Маркус, я сплю очень мало. Надо поспать, а уж потом идти проверять Охотников. Или оставить их на послезавтра? А завтра сделать вылазку на юг. Посмотреть, нет ли там следов Анна-Лизы, потом вернуться сюда, а уж потом пойти к телам. И раздобыть еды наконец. Значит, решено: завтра юг и силки для кроликов, послезавтра мертвые Охотники, а если повезет, то и живые.

Вдруг я понимаю, что вижу изнанку собственной руки; глаза у меня до сих пор открыты. Надо научиться закрывать их, когда ложусь. Надо спать.

Мы сидим на скале бок о бок, свесив ноги с края. Падают листья. Загорелая коленка Анна-Лизы совсем рядом с моей. Она протягивает руку за падающим листом, ловит его и прихватывает мой рукав. Повернувшись ко мне, она подносит лист к моему лицу и, когда я смотрю на нее, ловко приклеивает его мне на нос. Ее глаза сверкают, серебристые искорки в них взвихряются и падают. Кожа у нее гладкая, бархатистая, и мне так хочется ее потрогать. Я тянусь вперед, но не могу сдвинуться с места, а надо мной оказывается Уолленд, который говорит: «Ощущение может показаться немного странным» – и прикладывает к моей шее что-то металлическое, и я тут же оказываюсь на коленях посреди леса, передо мной на земле лежит отец, из его живота течет кровь. Я держу Фэйрборн и чувствую, как он вибрирует в моей руке, до того ему не терпится продолжать. Моя правая рука лежит на плече Маркуса, я чувствую ткань его куртки. Он говорит:

– Ты сможешь. – И мы начинаем. Первый же удар рассекает его рубашку вместе с плотью, второй проникает дальше, глубже. За ним следует третий, еще более глубокий, он режет ребра, как бумагу. Кровь заливает грудь Маркуса и мои руки, она горячая, но быстро стынет. Я сжимаю его сердце в ладони и чувствую его последний удар у меня в горсти, когда я склоняюсь над ним. Впиваюсь зубами. Кровь брызжет мне в рот. Я давлюсь, но глотаю. Делаю еще укус и гляжу в глаза Маркусу, а он глядит в глаза мне, пока его кровь наполняет мне рот.

Я просыпаюсь, давясь кашлем, с меня льет пот. Габриэль подползает ближе и обнимает меня. Я прижимаюсь к нему. Он ни о чем не спрашивает, только держит меня обеими руками, и это хорошо. Мы лежим так долго, наконец он говорит:

– Ты можешь рассказать мне о том, что происходит в твоих снах?

Но я не хочу даже думать о них. А уж говорить и подавно. Габриэль знает, что я сделал, что мне пришлось сделать, чтобы забрать дары моего отца. Габриэль видел меня потом, окровавленного с головы до ног, но, по крайней мере, он не видел, как я это делал. Он считает, что если я расскажу ему, как все было, мне станет легче, но я-то знаю, что ни черта это не изменит, – что сделано, то сделано, – только он будет знать, до чего это было мерзко и…

– Натан, поговори со мной, пожалуйста.

И он добавляет:

– Это ведь был сон, да? Ты же поделишься со мной, если это будет видение?

Я отталкиваю его. Зря я рассказал ему, что у меня начались видения.

Утро. Я бегу назад, к лагерю. Чувствую себя неплохо. Сделал большую пробежку: начал еще в темноте, сразу после кошмара, когда Габриэль стал приставать ко мне с расспросами, и бегал несколько часов подряд. Бег всегда идет мне на пользу. На бегу можно сосредоточиться на лесе, на деревьях, на земле, подумать. И потренировать свои дары.