Армагеддон. 1453 - Крис Хамфрис

– Вы не говорили мне, что она еврейка.

Он не видел улыбки, но почувствовал ее в ответе:

– Все лучшие – из них. Стучи!

Хамза едва успел стукнуть дважды, как в двери открылось маленькое окошко. Их внимательно осмотрели, потом окошко захлопнулось, дверь отперли. Некто, скрытый тьмой за дверью, поманил их внутрь.

– Идите прямо вперед… друзья, – приказал тихий мужской голос.

Они подчинились, вошли в открытый внутренний дворик, щурясь от внезапного света: в скобах горели тростниковые факелы, изливая свет в сад, на четыре клумбы вокруг центрального фонтана.

Младший мужчина легонько вздохнул, приостановился. Хамза знал, что одной из величайших страстей его спутника было выращивание растений и цветов; делом, в котором он практиковался на случай черного дня, как до́лжно практиковаться каждому, было садоводство.

– Взгляни на чудо, о котором я говорил тебе… Маргруб, – пробормотал он. – Когда я приходил сюда летом, она сказала, что это ее работа, – и только посмотри! Она умудрилась сберечь травы, которые не должны были пережить нашу зиму. Ты наслаждаешься ими? – Он наклонился, глубоко вдохнул. – Я спрошу о них еврейку.

Хамза знал, что он не станет спрашивать. У молодого человека были вопросы, бесспорно. Но они не относились к уходу за травами.

Мужчина, который пригласил их внутрь, исчез. Открылась внутренняя дверь, из ее прямоугольника изливался красноватый свет. Они подошли к проему, вошли – и в этот момент хлопнула, закрываясь, другая дверь. Комнату освещала одна лампа, пламя плясало за красным стеклом. Помещение делила пополам ширма из темного тростника, доходящая почти до потолка; плетение было неплотным, между стеблями помещался кончик пальца. Из-за ширмы доносилось потрескивание дерева, горящего в глиняной печи. Огонь объяснял тепло комнаты… и, возможно, некоторые ее запахи. Приятные: Хамза чувствовал сандал и мирру. И неприятные. Один, одновременно сладкий и тошнотворный, от которого начало ломить затылок. Другой – едкий, с привкусом гнили, которую ладан не скрывал, а подчеркивал. Хамза уже встречался с такими запахами в домах друзей, которые экспериментировали с металлами и летучими субстанциями. Он нахмурился. Колдовство и алхимия редко шли рука об руку.

Они сняли обувь и сели, скрестив ноги. Подушки и измирские килимы, которые лежали рядом, отличались превосходным качеством и сложными узорами. Торговец, владеющий этим домом, – и, возможно, алхимик? – был не из бедных.

Они ждали в тишине; но его спутник никогда не мог долго молчать. Слишком много планов нужно разработать, слишком много подробностей уточнить, если он должен достичь своей судьбы – судьбы, которая, как он надеялся, найдет подтверждение нынешней ночью.

Они говорили о разных делах, как всегда. Но сегодня младший мужчина был одержим одной темой и сейчас вновь вернулся к ней.

– Что говорят твои лазутчики? – тихо, но возбужденно спросил он. – Удалось ли моим врагам заново открыть свой греческий огонь или нет?

Обычным лучшим ответом был обнадеживающий. Но обнадежить сейчас не годится, если завтра надежды окажутся обманутыми.

– Мне сказали, что нет. Они экспериментируют – но, похоже, утратили рецепт.

– Тайный рецепт… Нашептанный в ухо основателя их города, верно?

– Такова легенда.

– Тогда мы в безопасности, да? – продолжил младший мужчина и вздрогнул. – Слишком много моих предков погибло в пламени перед этими проклятыми стенами.

– Я надеюсь, что да, го… Эрол. Однако я опасаюсь.

– Чего?

Хамза поежился:

– Только сегодня лазутчик донес слух. Об ученом муже, который тоже слышал тот шепот. Греки повсюду охотятся за ним. Германец, так было сказано. Иоанн Грант.

– Иоанн Грант, – повторил мужчина; гласные звуки непривычно звучали на их языке, османском. – Полагаю, мы тоже охотимся за ним?

– Да.

– Хорошо, – отметил мужчина и вытянул ноги. – Найдите его.

– Он найден. Его держат омишские пираты.

– Омиши? Эти морские крысы? Я думал, венецианцы сожгли их гнездо и рассеяли их.

– Так и есть. Но они все еще крадут, когда могут. Похищают людей. Их шайка держит этого германца на одном из островов в Адриатике. Вероятно, на Корчуле.

– А что, если мы применим против них их собственный огонь?

Собеседник присвистнул.

– Купи его, как мы купили прочих, вроде… того пушкаря, венгра, как его зовут? Тот, который делает для нас огромную пушку?

– Урбан, господин, – ответил Хамза и прикусил язык, однако младший мужчина не обратил внимания на его оговорку. – Но я помню ваш последний приказ: предлагать любому, кто станет помогать грекам, не золото, а сталь.

– Правда? Возможно, в том приказе сказался мой опрометчивый нрав. Однако же… – протянул мужчина и поскреб рыжую бороду. – Может, так оно будет лучше всего. В мертвых я уверен. А живой всегда будет угрозой.

Хамза знал, что логика младшего обычно приводила его именно к такому выводу. Когда год назад его отец умер, его рассуждения завершились на той же мысли – и тем завершилась жизнь его маленького сводного брата. Ребенка утопили в ванне, пока он сам отвлекал мать мальчика в своем шатре, угощая ее свежим шербетом. Потом он отрицал всякие приказы, казнил убийцу и не один день искренне оплакивал малыша. Но стал спокойнее спать по ночам.

Хамза вздрогнул – разумеется, не от холода. Он был виночерпием отца этого мужчины. Иногда – любовником, хотя в последние годы Мурад больше интересовался содержимым чаши, а не тем, кто ее подносит. Тем не менее Хамза был связан с прежним властителем. И чтобы продвинуться при новом, удержать ту благосклонность, которой ему удалось добиться, ему следует повиноваться. И отбросить любые сомнения.

Он собирался заговорить, уверить… и тут услышал, как внутренняя дверь открылась и снова закрылась. Кто-то вошел в комнату. Они услышали, как человек усаживается на подушки по ту сторону ширмы.

– Ты пришла? – прошептал младший мужчина, наклонившись к ширме.

* * *

Она все время была здесь. Полезно оставаться незамеченной и слушать тех, кто полагает себя в одиночестве. Хотя Лейла не сомневалась в своих силах, во всех ее видениях было нелегко разобраться. Знание желаний и страхов человеческих позволяло сосредоточиться на них. Предостеречь. Склонить. Пророчествовать… Ей платили за результаты. Она не приобрела бы свою репутацию, не принимала бы таких людей, как сидящие сейчас в этой комнате, если б ее ответы не удовлетворяли. Способность видеть скрытое от других Лейла унаследовала от матери, но именно отец обучил ее зримому миру. Знанию. «Узнай человека», – говорил он.

Она узнала многих. Нескольких любила, любила страстно, даже когда читала на их лицах смерть, написанную так же отчетливо, как слова в книгах, которыми дорожила. Любила их – и смотрела, как они умирают, отправляла их навстречу неизбежной судьбе, твердо зная, что с этим ничего не поделать.