Инквизитор - Борис Конофальский

Сам епископ встал:

— Бери, что хочешь.

Солдат не шелохнулся. Он не ел со вчерашнего дня, но сесть за стол после того как из-за него встал хозяин, значило признать себя слугой или лакеем.

— Благодарю вас, — сухо ответил солдат. — Я не голоден.

— Ну, как знаешь, — также сухо произнес епископ. — А почему же ты ушел из своей профессии?

— Ну, мне показалось, что я уже исчерпал всю удачу, отпущенную мне. Почти двадцать лет мне везло. Везение не может быть бесконечным.

— А как ты об этом узнал? — Епископ подошел к окну. Он не смотрел на солдата.

— При штурме Эшре. Наш командир, герцог де Приньи…

— Молодой герцог? Герцог Альбер? — Перебив солдата, спросил епископ.

— Именно, герцог Альбер, его отец, к которому я нанимался, уже год как умер, решил похвастаться своей гвардией перед дружками, сановными особами и сказал, что сам с нами первый войдет в пролом.

— А ты был в его гвардии?

— Я был правофланговый корпорал гвардии, охрана штандарта Его Высочества Биофра, графа де Фрэ, графа де Ганши, герцога Альбера де Приньи, его глашатаем и чтецом его приказов.

— Поэтому ты отказался от моего стола? — Спросил епископ. — Ты сидел за столом с герцогом и рассчитывал, что тебя пригласит за стол епископ?

Солдат едва заметно поклонился.

— Ладно, — епископ снова уставился в окно. — Так почему ты ушел из армии герцога? Молодой герцог был болван?

— Вы не далеки от истины. Герцог вошел в пролом первым и первым получил удар копья. Затем полдня мы занимались тем, что пытались вытащить его из города, а горожане занимались тем, что пытались его зарезать. Ближе к вечеру я тоже получил удар копья в ногу. В результате сей блестящей атаки из ста семидесяти двух гвардейцев осталось пять десятков. Два десятка убитых, остальные ранены.

— То есть молодой герцог тебя не впечатлил?

— Юнец, ищущий славы, худший командир из всех, какие могут быть.

— Значит, это был твой последний штурм?

— Да, если еще учесть, что беарийский арбалетчик со стены влепил мне болт прямо в шлем.

— Он ранил тебя?

— Нет, болт порезал кожу на виске, застрял между головой и шлемом, но уже в этот день я понял, что мое везение заканчивается, и что пора заканчивать с этим ремеслом.

— Тем не менее, ты прекрасно выглядишь после стольких лет в армии.

— Non sine fortuna[5], — ответил солдат.

Епископ усмехнулся и посмотрел на монаха, а тот скептически поджал губы.

— Tu quoque severus[6], он ведь просто солдат, а не ученый.

Монах промолчал.

— Хорошо, а у кого же ты еще служил?

— У фон Бока два года, у фон Рюгенталя. Полгода мне платил курфюрст Ренбау, пока его не разгромили у Мюлле. Вот, в общем-то, и все мои командиры.

— Ну, хорошо, — епископ помолчал, подумал. — А что ж ты совершил такого удивительного для барона фон Рютте?

— Ну, я, — начал солдат, — помог ему навести порядок в его земле.

— Секундочку, — перебил его епископ. Епископ подошел к столу и налил вина в два бокала. Один предложил солдату, а из второго отпил сам. — Что за дрянь? Вино мне возят все хуже и хуже.

Солдат отпил и решил, что вино вполне себе приличное.

— О чем мы говорили? — Спросил епископ.

— О бароне фон Рютте.

— Ну и что именно ты сделал для барона?

— А разве аббат вам не написал?

— Аббат мне пишет едва ли не каждый день. Мало ли что, но мне написал. Он написал, что барон очень щедро наградил тебя. И как щедро?

— Вполне, — скромно сказал солдат.

— И сколько же он тебе обещал за работу твою?

— Семь цехинов.

— Семь цехинов? — Епископ Густав поднял брови.

— Именно.

— Семь цехинов! А знаешь ли ты, сколько местные бароны собирают со своих земель в год?

— Не имею представления.

— А я имею! Местные бароны в год собирают 15–20 цехинов в урожай, и это зажиточные бароны. Большинство едва собирает десять. Так вот мне интересно, что же ты за подвиг совершил, что прижимистый Рютте отдал тебе половину своего дохода?

— Мне он не показался прижимистым.

— Тебе не показался, а я его знаю с детства. Я вместе с ним рос. Он всегда был тупым, спесивым и драчливым, а когда вырос, то стал еще и жадным. С мужика дерет последнее, за дочь приданое дает смехотворное. Сына, наследника, держал в черном теле, сыну едва удалось у него коня выклянчить. Так что давай, рассказывай, за что жадный Рютте дал тебе гору золота.

— Монсеньор, это долгая история.

— Долгая история, говоришь? До воскресной мессы я свободен, — епископ подошел и уселся в кресле. Слуга принес ему две подушки, а под ноги поставил скамеечку.

— Ну, рассказывай, — сказал епископ. — За что барон заплатил тебе семь цехинов?

— А где мост? — Спросил солдат.

— Так нету, — ответил мужик вежливо и с недоумением, мол: «Что ж вы, господин, не видите, что моста нет?».

— Был. Я три года назад здесь проезжал.

— Так был. Да, был. Только вот дожди с февраля месяца как пошли, так и идут. А в апреле его и смыло. И севернее мост тоже смыло.

— А лодка где-нибудь тут есть?

— А как же! Есть лодка, есть. У местного мельника. Только маленькая она, вас перевезет, а коня не перевезет.

Солдат посмотрел в воду. Течение было очень быстрым. Переплыть с конем было нереально.

— И мост строить никто не собирается?

— Никто не собирается, — заверил мужик. Он связывал мокрый хворост в пучок. — А кому собираться? Старый граф еще зимой помер. Да, схоронили. А молодому графу не до этого.

— Воюет?

— Не-е, поскудствует… празднует, гуляет.

— Понятно, — солдат немного помолчал, — а там, за рекой, какой-то город был.

— Почему был? Есть. Байренгоф. Стоит город, стоит. Только вам туда ехать не надо.

— А что?

— А чума там.

— Чума?

— Ага, мрут людишки, пол города осталось от былого.

— Не уж-то столько померло?

— Кто помер, кто разбежался. Язва — одно слово.

— Язва — это беда, — согласился солдат.