На основании статьи... - Владимир Кунин

А в голове только одно:

«Пронеси, Господи!.. Дай мне пожить еще хоть пару лет. Зойка так хотела в Сингапур! Одно время она этим Сингапуром просто бредила…»

И еще.

Сквозь постоянно пульсирующую тревогу, бессонные и безмолвно истерические ночи — злокачественная?.. или не злокачественная?., а если злокачественная, то сколько осталось?.. Кириллу Петровичу все казалось, что он уже где-то слышал голос этого Рифката. Мало того, вчера Теплову вообще причудилось, что он даже встречал его черт-те когда в своей пестрой и не всегда праведной жизни.

Шаяхметович. Шаяхметович…

С этим роскошным отчеством он уже тоже когда-то сталкивался. Не в своих среднеазиатских командировках, а при каких-то других странных, напрочь забытых обстоятельствах. Когда? Где?..

— Ты еврей, Рифкат?

Тот рассмеялся:

— Нет. Я — «чурка». «Чебурек». В России — нежелательное «черножопое лицо кавказской национальности».

— Почему же ты Коган?

— А как еще я мог уехать оттуда? Был в Могилеве у одного корешка, побазарили, нашли там эту Полину… Она уже была в стартовой позиции на отвал. Заплатил ей штуку баксов, расписались. Я взял ее фамилию, еще кое-кому отслюнил там за пару понтовых ксивочек и официально прибыл сюда, прости господи, ее законным мужем. Как говорится, «по еврейской линии».

— Так она что? Не жена тебе?

— Почему? По документам — жена. А так…

Рифкат невесело усмехнулся. И в этой усмешке на мгновение в глазах Кирилла Петровича молнией снова промелькнуло что-то неясно знакомое, стертое временем, почти наглухо затянутое черной пеленой десятков прошедших лет.

Вошла в палату толстенькая сестричка в коротковатых брючках. Принесла ужин для Рифката. Поставила пластмассовый поднос с тарелочками на стол, пожелала герру Когану хорошего аппетита и направилась к дверям, покачивая бедрами и пухленьким задом.

— Данке шон, — глядя ей вслед, сказал Рифкат.

Повернулся к Кириллу Петровичу и мечтательно проговорил:

— Вот эту Хрюшку я бы шпокнул. Мой размер.

— У тебя с… этим все еще в порядке? — удивился Теплов. — Ну, ты понимаешь, про что я?..

— Об чем ты говоришь, Петрович?!. — рассмеялся Рифкат. — Раз в сто лет приподнимет головку и тут же сам в обморок с перепугу падает. А насчет сестрички это я так — для бодрости. Хотя, может, если поднатужиться…

Сегодня на утреннем обходе Теплов как мог, через пень-колоду, переводил шефу онкологического отделения жалобы Рифката на какие-то странные, нескончаемые, очень сильные боли в костях, а Рифкату — короткие успокаивающие ответы шефа.

Когда же их лечащий врач, молоденький доктор Кольб, что-то сам хотел спросить у шефа, тот, не переставая ободряюще улыбаться Кириллу Петровичу и Рифкату, негромко прервал Кольба:

— Все остальные вопросы… — сказал шеф и дальше произнес всего лишь два совершенно неизвестных Кириллу Петровичу слова: — …ante portas.

После чего он по-приятельски пожал руки герру Когану и герру Теплову и вместе со всей своей камарильей покинул палату.

— Чего шеф сказал нашему Кольбу? — напряженно спросил Рифкат.

— Понятия не имею. «Анте портас»… Наверное, что-то сугубо медицинское.

— Херовые у меня, видать, дела, — задумчиво проговорил Рифкат Коган.

«Есть Ты или нет Тебя, наплевать… Если есть, спаси и помилуй Зойку, жену мою любимую и отважную!.. Который год она на этой проклятой «химии». Лишь бы у нее снова ни черта не возникло! Как она одна без меня будет карабкаться по остатку своей жизни?..»

…Скорее всего, дела у Рифката были и в самом деле неважные.

Когда врачи при больных начинают разговаривать по-латыни — можно предположить что угодно. Ибо латынь и греческий в русских гимназиях изучали только до семнадцатого года двадцатого века. А «анте портас» — были чистейшей латынью. И фраза шефа отделения онкологии, сказанная им доктору Кольбу в палате, переводилась с немецкого и латыни следующим образом:

«Все остальные вопросы — за дверью».

Что резко опрокидывало стойкое российско-эмигрантское убеждение, будто немецкие врачи равнодушно и безжалостно обязаны сообщать своим пациентам самые страшные диагнозы, полагая, что больной человек должен знать про себя все…

Уже в коридоре отделения, в дальней стороне от палаты Рифката и Кирилла Петровича, шеф еще раз тщательно просмотрел историю болезни герра Когана, все результаты последних исследований, после чего, уже без всякой латыни, негромко сказал доктору Кольбу и всему своему окружению:

— Герра Когана мы теряем. Он уже не операбелен. Слишком поздно. Химию продолжайте. Обезболивайте и обезболивайте. Вопрос недели.

— Рифкат, ты в бога веришь? — спросил Кирилл Петрович.

— Нет, — ответил Рифкат. — Я в бога не верю, но боюсь его беспредельно.

Кирилл Петрович замер, затаил дыхание, потрясенно уставился на Рифката широко открытыми глазами.

Со стороны могло показаться, что или его изумила столь парадоксальная форма неверия соседа в Высшие силы, или безмерно удивила произнесенная Рифкатом фраза, откуда-то издалека ворвавшаяся в его сегодняшнюю лексику. У Кирилла Петровича сами собой притихли ежесекундные мысли о печальной Зойкиной судьбе после того, как он умрет.

Притупилось ощущение тихой безмолвной истерики и перепуга — а если это «злокачественная»?..

Исчез так часто представляемый им, но слегка размытый вид своей будущей могилы и попытки вообразить себе картинки собственного погребения. Дескать, как это будет выглядеть драматургически?..

Все пропало. Осталась только светлая, чистенькая, оснащенная по последнему слову медицинской техники больничная палата онкологического отделения университетской клиники в Мюнхене.

И глаза этого женато-неженатого Рифката Когана, с его нелепым, анекдотичным сочетанием мусульманского имени, дарованного ему при рождении, и еврейской фамилии, в старости купленной за тысячу долларов. Да еще и с ног до головы бездарно и пошло разрисованного по всем блатным канонам лагерных зон и российских тюрем…

— Как ты сказал?!. — хрипло переспросил потрясенный Теплов.

Рифкат улыбнулся Кириллу Петровичу и мягко повторил:

— Я, Петрович, сказал, что «в бога я не верю, но боюсь его беспредельно».

Вот тут в сознании ошеломленного Кирилла Петровича со страшным грохотом рухнула глухая стена толщиною в пятьдесят лет!

Она разлетелась на десятки тысяч кусочков прошлой жизни Кирилла Петровича Теплова. И в одном из обломков — не бог весть в каком крупном, но бесформенном и корявом, с острыми опасными сколами и гранями — Теплов увидел себя молодым, уже разошедшимся с первой женой и еще не встретившим свою Зойку…