Дьяволы дня «Д» - Грэхем Мастертон

Она продолжала пристально на меня смотреть и затем произнесла:

– Это не призрак, это другое.

– Что вы подразумеваете, говоря «другое»?

– Я не могу сказать.

Она продолжила свой путь, и на этот раз так быстро, что я едва за ней поспевал. Надо думать, что если ходить два раза в день до коровника и обратно по три мили, мускулы на ногах станут хорошо тренированными. К тому времени когда мы дошли до покрытых мхом ворот, возле которых я разворачивал свой «Ситроен», мое дыхание стало хриплым, а горло болело от сырого и холодного воздуха.

– Это моя ферма, – сказала она. – Теперь я должна идти.

– Вы мне больше ничего не скажете?

– Нечего говорить. Танк стоит там со времен войны. Более тридцати лет, не так ли? Как можно услышать в танке голоса спустя тридцать лет?

– Это как раз то, о чем я вас спрашиваю, – сказал я.

Она повернула лицо в профиль. У нее были печально изогнутые губы, и, вместе с этим прямым, аристократическим носом, ее внешность была почти прекрасной.

– Вы скажете мне, как вас зовут? – спросил я.

Она улыбнулась едва заметной улыбкой и сказала:

– Мадлен Пассерель. Et vous?[9]

– Ден, сокращенно от Дениэль, Мак-Кук.

Девушка протянула мне свою руку, и мы обменялись рукопожатием.

– Приятно было с вами познакомиться, – сказала она. – А теперь я должна идти.

– Я смогу снова вас увидеть? Я завтра опять буду здесь. Мне нужно закончить карту.

Она покачала головой.

– Я не пытаюсь к вам приставать, – успокоил я ее. – Может быть, мы могли бы сходить вместе выпить. У вас есть здесь поблизости бар?

Я оглядел холодный и мокрый сельский пейзаж, коров, собравшихся возле ограды по другую сторону дороги, и поправился:

– Ну, может быть, небольшой отель?

Мадлен покрутила свое молочное ведро.

– Думаю, что я слишком занята, – сказала она. – И, кроме того, мой отец нуждается в постоянной заботе.

– А кто пожилая женщина?

– Какая пожилая женщина?

– Когда я разворачивался, я видел пожилую женщину в дверях. На ней был белый кружевной чепчик.

– А… это Элоиз. Она живет на ферме всю свою жизнь. Она была сиделкой у моей матери, когда та была больна. А-а, есть кто-то, с кем можно поговорить, если вы заинтересовались рассказами о танке. Она очень суеверна.

Наступили холодные сумерки. Я раскашлялся.

– Могу я поговорить с ней сейчас?

– Не сейчас. Может быть, завтра днем, – сказала Мадлен.

Она двинулась через двор фермы, но я нагнал ее и схватился за ручку ее молочного ведерка.

– Послушайте, как насчет завтра? – спросил я. – Я могу заехать около полудня. Вы не смогли бы уделить мне несколько минут?

Я был решительно настроен не дать ей уйти, пока не добьюсь от нее чего-то вроде твердого обещания. Танк, с его привидениями, был очень интересен, но сама Мадлен Пассарель была куда более интересна. Обычно не приходится рассчитывать на какие-то события, когда рисуешь военную карту северной Франции, а несколько стаканов вина и кувыркание с фермерской дочкой в коровнике, пусть даже в середине зимы, – это лучше, чем тихое и одинокое принятие пищи в коричневом, пропахшем чесноком мавзолее, как в моей гостинице в шутку называли столовую.

Мадлен улыбнулась.

– Очень хорошо. Приезжайте – поедите вместе с нами. Но в одиннадцать тридцать: у нас во Франции ленч рано.

– Вы скрасили мою работу. Большущее спасибо.

Я потянулся, чтобы поцеловать ее, но мои ноги скользнули по перемешанной грязи, и я чуть не потерял равновесие. Чтобы сохранить свое достоинство, я превратил это неловкое движение в три быстрых шага, но поцелуй вылетел на морозный воздух облачком пара и исчез в сумерках.

– Au revoir,[10]мистер Мак-Кук. До завтра.

Я пронаблюдал, как она пересекла двор и исчезла в дверях. С вечернего неба начинала сыпаться холодная изморось, которая часа через два должна была, вероятно, превратиться в снег. Я вышел со двора и побрел по дороге назад, к Понт Д'Уолли, где оставил свою машину.

Было тихо, сыро и темно. Я натянул шарф до носа и затолкал руки глубоко в карманы плаща. Справа от меня было слышно, как Орне бежала по коричневым гранитным камням своего мелкого русла, а слева, сразу за живой изгородью, поднимались грязные глыбы утесов, давших этой части Нормандии свое имя – Швейцарская Нормандия. Камни были покрыты слизью, мхом и паутиной висящих корней деревьев; и можно было вообразить необычных и злобных тварей, таившихся в их щелях и трещинах.

Я не имел представления, как далеко я прошел с Мадлен по дороге. Но прошло пять минут, прежде чем я увидел на обочине мою желтую машину и черную груду заброшенного танка. Изморось теперь переходила в крупные, влажные хлопья полурастаявшего снега; и я поднял воротник своего пальто и прибавил шагу.

Кто знает какие необычные шутки могут сыграть с вами глаза во время снегопада и темноты? Когда глаза устали, можно принять темную тень на периферии поля зрения за метнувшуюся прочь кошку; может показаться, что тени лежат сами по себе, ничем не отбрасываемые, а деревья перемещаются. Но тем вечером, на дороге в Понт Д'Уолли, я был уверен, что мои глаза не шутили со мной, и я видел нечто. Есть французский дорожный знак, предупреждающий, что ночь может ввести вас в заблуждение, но я, тем не менее, думаю, что то, что я видел, не было оптическим обманом. Этого было достаточно для того, чтобы заставить меня остановиться и почувствовать, как по моей коже пробежал мороз, который был сильней холода вечернего воздуха.

Сквозь кружившийся снег в нескольких ярдах от брошенного танка я увидел костлявую фигуру, белевшую в темноте, ростом не более пятилетнего ребенка; казалось, что она прыгала или бегала. Это зрелище было таким внезапным и необычным, что я на некоторое время испугался, но затем побежал вперед и крикнул:

– Эй! Ты!

Мой крик отозвался безжизненным эхом от близлежащих камней. Я всматривался в темноту, но там никого не было. Только ржавая махина танка «Шерман», оплетенная ветками боярышника. Только мокрая дорога и шум реки. Не было признаков какой-либо фигуры или какого-либо ребенка. Я подошел к машине и осмотрел, нет ли разрушений: на случай, если та фигура была вандалом или вором; но «Ситроен» был нетронут. В задумчивости я влез в машину и некоторое время сидел там, протирая руки и голову носовым платком и размышляя о том, что за чертовщина здесь происходит.

Потом я завел двигатель «Ситроена», но перед тем как тронуться бросил последний взгляд на танк. И этот взгляд принес мне действительно странное чувство: мысль, что он, неподвижный, гниет возле этой обочины с 1944 года, и что на этом самом месте Американская Армия сражалась за освобождение Нормандии. Впервые за мою картографическую карьеру, я почувствовал, что история была жива, почувствовал, что история двигалась под моими ногами. Мне стало интересно, находились ли до сих пор скелеты экипажа внутри танка; но я решил, что их, очевидно, много лет назад достали и предали подобающему захоронению. Французы относились к останкам людей, погибших за их освобождение, с красивым и серьезным почтением.