Мировой кризис. Восток и Запад в новом веке - Тимофей Сергейцев

В результате нас банально «развели», хотя, пожалуй, наша историческая ситуация совсем не банальна… На фоне этого отрезвления поднимается реактивная и вполне объяснимая волна русской американофобии и ненависти к Западу в целом, в чем-то похожая на антиамериканизм бедной части исламского мира, но больше основанная на обманутых ожиданиях и оскорблении лучших чувств, нежели на очевидности явления врага.

Разумно ли действовать в истории на основании ненависти – равно как и «любви», только с обратным знаком? Нужно ли ненавидеть врага, или о нем лучше как можно больше знать, понимать его? Являются ли нашим врагом сами США или только определенные политические и исторические «силы», которые владеют Штатами, но так, возможно, будет не всегда?

Может ли стоять что-то существенное, кроме дипломатии, за термином «наши партнеры», который мы сегодня применяем к главным северным американцам? Какое общее партнерское дело нас тогда объединяет или может объединить в стратегической перспективе? Нам необходимо обоснованно поставить эти вопросы: суверенно и разумно ответить на них в следующем историческом периоде наших отношений.

США пришли к господству в Европе по итогам Второй мировой войны и падения СССР. На нас это господство в полной мере так и не распространилось. А если бы распространилось, то Россия уже была бы разделена на несколько десятков «демократий», как тот же СССР, или, еще хуже, по типу Ирака после Саддама Хусейна, или Ливии после Каддафи. Что помешало американцам? Что вообще лежит в основе конкуренции-вражды между США и СССР, которую мы неизбежно наследуем у СССР? А ведь когда-то США появились на свет при непосредственной помощи и поддержке со стороны Российской империи.

США – государство-проект. Оно создано людьми, которые всего-то двести с небольшим лет назад решили, что им нужно государство, которое будет обслуживать частное делание денег и ничем другим заниматься не должно. США создавались как идеальный инкубатор для капитализма. Все, что мешает решению этой задачи – а это практически все европейские традиции, религия, культура и история – должно быть исключено из «тела» этого проекта.

Разумеется, все, кто жил на «пустой земле», использованной американской страной-проектом, до прихода англо-саксонских «хозяев», тем более не принимались в расчет. А на место отвергнутых реальных традиций была помещена имитация Древнего Рима. Впрочем, этой стилистикой грешили и французы в ходе своей Великой революции. Ничего общего с действительным Древним Римом, конечно, в США не было. Если не считать рабства. Но это явление из сферы власти, никак для римлян не специфичное, существовало в самые разные времена и у самых разных народов.

Именно проектный статус и определяет мощность и глубину нарастающих проблем. За ускоренное развитие приходится платить. Сегодня проект США подошел если не к финалу своего цикла жизни, то, во всяком случае, к глубокому системному кризису, разрешение которого США оттягивают, расходуя ресурсы всего мира.

Этот крупнейший суверенитет еще ни разу не воевал на своей территории так, как это вынуждена была делать Россия. Штатам кажется, что это невозможно и никогда не случится. Штаты – дитя мировой буржуазной революции. Штаты приближаются к пределам адекватности собственного исторического опыта. От осознания этой ситуации они «защищаются» мифом о конце истории.

Россия существовала и стратегически росла как государство в течение многих веков, а в качестве континентальной империи – как минимум с царствования Ивана Грозного. Петр Первый провел масштабную модернизацию страны, внедрив науку и технологию, но без обязательной социальной революции в комплекте. Вместо буржуазной революции Россия пережила сразу социалистическую, которую, в духе и русле западноевропейского революционного процесса, представляющего собой кризис умаления государства, следовало бы называть Великой Октябрьской контрреволюцией – вопреки сложившейся советской терминологии.

Социалистическая революция превратила Россию в проект одновременно и подчинения научно-технического «рога изобилия» общественным, а не частным интересам, и фундаментальной трансформации государства в кооперации его с вне– и надгосударственным политическим субъектом коммунистической власти – коммунистической партией. Трансформации, дающей шанс на преодоление кризиса государства, продолжающегося более трех сотен лет.

После смерти-самоубийства надгосударственного политического субъекта русское государство вышло из этого проектного периода ослабленным (впрочем, не слабее прошедших буржуазную революцию европейских «демократий»). Но при этом преобразившимся, усвоившим культурный ген реального социализма как типа государственного устройства, с потенциалом модернизации на базе многих достижений советского периода и с «прививкой» от подчинения светским религиям, в том числе и той, которую продвигают по миру США.

В основе как истории США, так и истории СССР лежит вторжение в мировой исторический процесс научного знания, которое считает себя в лице своих носителей (среди которых есть и люди, и социокультурные институты) самодостаточным субъектом и источником власти. Но если США продолжают попытку опоры на науку во всех вопросах существования социума, последовательно отвергая последние остатки культуры и традиции, то постсоветская Россия находится в реальной исторической рефлексии этой ситуации, смотрит на нее «извне», из постнаучной эпохи.

Мы, русские, уже понимаем, что без решения проблемы контроля над научным мышлением (сначала – философско-методологического, а потом – и социокультурного) последнее продолжит планомерно уничтожать известный нам человеческий мир. И США представляют собой лишь самый крупный социальный институт этого действия. Западноевропейская философия и методология решить проблему науки как власти, науки как идеологии пока не смогли. Сверхвласть, выросшая из научного мышления, пока предоставлена самой себе. Она продолжает подчинять себе мир, сама же называя это глобализацией.

Русская постмарксистская школа философской и методологической мысли (А. Зиновьев, Г. Щедровицкий, Д. Зильберман, В. Лефевр, М. Петров и др.), ставшая одновременно и пионерской мировой школой постнаучного мышления, выходящего за пределы натурализма науки (который лежит в основании в том числе евро-американского расизма), учредила теоретические основания преодоления социокультурного сциентизма.

Человек – не Бог, не субъект, независимый от мира и потому способный наблюдать мир и властвовать над ним. Человек также и не объект, подлежащий исследованию как часть, элемент мира, и подчиненный власти, основанной на знании о нем. Человек – деятель, и его мир – это мир деятельности, которому он сам и принадлежит. Деятельность человеко-размерна (категория, введенная М. Петровым). Именно русский деятельностный подход открывает перспективы развития теории содержательной, проектной экономики в противовес формальному (неолиберальному) экономизму, обслуживающему американский финансовый «насос».

С другой стороны, именно Россия сейчас находится в той точке цикла исторического развития, где необходимо, лишив научное знание об обществе его самоучрежденной позиции высшей власти, использовать его тем не менее в комплексе с социальным знанием, основанным на культуре, традиции и истории. И сделать это нужно практически. Тут лежат все наши действительные преимущества перед государством-проектом США в нашем неизбежном историческом состязании.