Варяги и ворюги - Юлий Дубов

— Коньяк азебирджанский. Четыре звездочки.

Все с пониманием замирали, хотя коньяк, кроме отца и его брата дяди Бори, никто не пил. Мамины кузены предпочитали водку. За столом произносились тосты, рассказывались, с осторожной оглядкой в мою сторону, анекдоты, ближе к концу вечера начинались разговоры о политике. Обычно их заводил дядя Леша, двоюродный брат мамы.

Теперь мне было бы чрезвычайно интересно восстановить хронологическую последовательность этих разговоров. Я думаю, что самые первые мои воспоминания о них относятся примерно к пятьдесят первому — пятьдесят второму годам. Позже разговоры стали более громкими, я впервые услышал фамилию Маленкова. А еще через год-два дядя Леша, белый от водки и ярости, кричал отцу:

— За что мать моя, Надежда Тимофеевна, безвинно погибла? За что? Сколько еще косточек по Караганде разбросано?

Мне сейчас трудно вспомнить, с чего это дядя Леша всегда привязывался к отцу и почему именно отец должен был отвечать за разбросанные по Караганде косточки. Но слово «Караганда» вдруг оживило старую детскую картинку, я вспомнил мамину подушку, странное слово «лепин» и бабушкины слова про тетю Надю, подарившую маме коробку пластилина.

Мне страшно захотелось узнать, в чем тут дело.

Но семья наша воспитана была в лучших традициях того времени и хорошо умела хранить семейные тайны. Только когда я уже вырос, мне с огромным трудом удалось узнать, что у бабушки была сестра Надя, очень красивая, и ухаживал за ней замнаркома какой-то промышленности Рифштейн. Хотя к моменту появления Рифштейна на горизонте Надя уже была замужем и даже родила троих сыновей. Так как бабушка вместе с дедом, которого я так никогда и не видел, строила на Урале какую-то электростанцию, мама моя тоже жила у бабушкиной сестры. Их всех вместе и взяли, после того как Рифштейн был окончательно изобличен в заговоре против Советской власти и былом сотрудничестве с японскими оккупантами на Дальнем Востоке. Муж Надежды Тимофеевны немедленно заявил, что знать ее не знает и знать не хочет. И детей тоже. Его это не спасло, потому что через какое-то время и до него дошла очередь. А вот Надежду Тимофеевну спасло, и вместо лагеря — как жена врага народа — она угодила на поселение в Караганду. Вместе с сыновьями и моей мамой, так как разбираться, кто чей ребенок, в те годы было некогда. Бабушка сперва ничего про это не знала, потом, не получая известий из Москвы, всерьез встревожилась, выяснила окольными путями, что к чему, и подключила деда.

Короче говоря, бабушке дали свидание с сестрой и разрешили забрать дочь. За компанию отдали и дядю Славу, младшенького, потому что у него в легких нашли туберкулезные очаги и отягощать им одну из двух имеющихся в Караганде больниц никакого смысла не было. А к началу войны вернули и двух других сыновей: бабушкина сестра умерла, и вопрос был исчерпан.

История обычная, известная, у нас через такое каждая третья семья прошла, так что вспоминать особо нечего. Если не считать, конечно, того, что пластилин покупали не мне, а маме, и покупала его тетя Надя, которую я в глаза не видел, даже на фотографиях, и именно маму мою, а вовсе не меня, эта самая тетя Надя учила лепить в далекой Караганде, куда коробка пластилина была вывезена каким-то чудом, и маме, а не мне, тетя Надя говорила — это лепин, лепин, тебе нравится?

Но мама моя, к тому моменту, когда я узнал эту историю, про слово «лепин» забыла напрочь и только пожимала плечами. А я про него помню и сейчас.

Помните, был такой кумачовый трюизм: «Дети — наше будущее»? А я вам скажу, что дети — это наше прошлое.

Если не будете как дети, то не узрите Царствия Небесного. А если не помните прошлого, то не поймете настоящего, да и с будущим будут проблемы. В один распрекрасный день почувствуете приставленный к горлу нож, увидите опущенные в уголках голубые глаза с веселым прищуром под густыми бровями и в последнее отпущенное вам мгновение будете лихорадочно соображать — что же это такое жуткое вас стукнуло?

Отсутствие исторической памяти, братцы-варяги, отсутствие исторической памяти.

— Хэллоу, сынок, — сказал Адольф Диц, закуривая длинную ароматную сигару и разливая виски по двум широким стаканам, заполненным доверху кубиками льда.

— Хэллоу, дэдди, — ответил ему вошедший сквозь задрапированную бархатными портьерами дверь Адриан, пригубил виски и сморщился. — Как ты можешь это пить, дэдди? Это же ужасно! Виски надо разбавлять содовой. Где у нас содовая?

Адольф Диц с неудовольствием посмотрел на сына и кивнул в сторону вделанного в стену бара. Адриан открыл отделанную красным деревом дверцу, достал бутылочку с содовой, покосился на отца, незаметно выплеснул половину своего стакана в камин и долил воды.

— За твое здоровье, дэдди, — сказал Адриан и пригубил.

— За твое здоровье, сынок, — ответил Адольф и выпил почти до дна. — Ну что, сынок? Будешь бороться за права человека и гражданина в большевистской России?

— Она уже не большевистская, папа, — обиделся Адриан. — Это уже совсем другая страна. Там теперь свобода. Там частная инициатива. Там есть парламент.

— Да, — сказал Адольф. — Я слышал. Только эта страна по-прежнему называется Советский Союз. Не забудь про это, сынок.

— А вот и нет, — возразил Адриан. — Там где-то и вправду есть Советский Союз. Но Россия — это не Советский Союз. Она уже давно объявила, что она независима от Советского Союза. У России есть своя Декларация независимости. Как у нас.

Адольф удивился.

— Я про это не слышал. А где же тогда Советский Союз?

— Не знаю, — признался Адриан. — Но он, кажется, есть. Во всяком случае, президент Советского Союза есть. Или был. Нет, есть! Его зовут Горбачев.

— О! — сказал Адольф. — Я слышал про этого парня. Увидишь его, пожми ему руку, сынок. У него есть драйв.

— У кого? — спросила мама Адриана Мэри, неожиданно появившись в комнате.

— У Горбачева, — хором ответили Адольф и Адриан.

— Поляк? — заинтересовалась Мэри. — Из Бруклина?

— Нет, — сказал Адриан. — Это президент Советского Союза.

— Это то самое место, куда ты едешь, сынок? — озаботилась Мэри. — Ты должен беречь себя, сынок. Мне говорили, что там очень много коварных и нехороших женщин. Они сотрудничают с КГБ, и их называют русским словом… — Она на секунду задумалась и неуверенно произнесла по-русски: — Можжьно…

— Где много женщин?

В комнате возникла невеста Адриана, журналистка по профессии, ослепительная рыжая красотка… (стоп! имя «Мэри» я уже использовал; как же ее зовут? ну! ну! ах да! был ведь фильм… «Остров сокровищ»… конечно же, Дженни). Дженни подпорхнула к Адольфу, отхлебнула виски из его стакана и затянулась его сигарой.

— Вы ошибаетесь, Мэри, — фамильярно обратилась она к Мэри. — В России женщины ничего не понимают в сексе. Мне кто-то рассказывал, что у них в стране секса нет.