Погружение разрешаю - Валерий Федоров

После того, как «Тинро-2» подняли на борт «Ихтиандра», Аронов вызвал меня к себе в каюту, где в сборе была вся научная группа, а также гидронавты. Я стал рассказывать о том, что видел на грунте, как управлял подводным аппаратом, ожидая порицания Марлена Павловича за «помидоры» и «сосиски». Ничуть не бывало! Напротив, он похвалил меня за образное описание этих организмов. «Главное – точно схватить характерные черты животного и наблюдать за его поведением, – сказал начальник экспедиции. – Не нужно пытаться с ходу определять все виды животных под водой. Это должны делать специалисты – гидробиологи и ихтиологи после того, как поймают их тралом. Наблюдатель же должен как можно подробнее описать каждый организм и сделать фотографии. И не надо фантазировать. Описывать нужно только то, что видел под водой». Аронов подвел итог моему рассказу о погружении: «Считаю, что наблюдатель со своей задачей справился».

Эти слова Аронова ободрили меня. Однако для себя я все-таки решил лучше познакомиться с животным миром Черного моря. Для начала я взял определитель и стал разыскивать своих незнакомцев. Это оказалось не так уж трудно сделать. Красный шаровидный «помидор» я нашел в самом начале книги: губка рода суберитес. Прозрачная «сосиска» именовалась в определителе асцидией циона интестиналис.

Я решил удостовериться в правильности определения и взял дночерпателем «Океан-50» пробу донных организмов. Промыв ил, я увидел на тонкой металлической сетке маленькие красные шарики. Это и были мои «помидоры» – губки суберитес. Рядом с губками я нашел студенистые тяжи с двумя бугорками на одном конце – асцидии. Ракушечья мелочь была не чем иным, как фазеолиной. Итак, все мои загадки довольно просто разрешились. С тех пор в рейсах я всегда перед каждым погружением под воду стал опускать дночерпатель, чтобы взять пробу грунта и заранее познакомиться с обитателями морского дна, которых мне предстояло увидеть под водой.

Ну, а главный результат моего первого погружения на дно Черного моря был таков: я стал настоящим гидронавтом, обладателем очень редкой профессии. Мне выдали удостоверение подводного наблюдателя № 4, напечатанное на тонкой папиросной бумаге. Этот листок я бережно храню как память о первом в моей жизни погружении на морское дно. Удостоверение под № 1 выдали Марлену Павловичу Аронову, вторым гидронавтом-наблюдателем стал Борис Выскребенцев, третьим – Валерий Петров. С ними мне предстояло еще не раз побывать в морских и океанских экспедициях.

Еще со школьной скамьи я знал, что в Черном море нет жизни и что причиной тому ядовитый газ сероводород. Но уже в первом погружении подводного аппарата «Тинро-2» я увидел, что дно Черного моря заселено множеством животных. Меня разбирало любопытство: до какой глубины распространяется жизнь на дне и в придонном слое Черного моря? Какие животные там обитают, и как они себя ведут? В моем воображении возникали ужасные картины предсмертных судорог маленьких рыбок, задыхающихся от недостатка кислорода. Ведь всем известно, что большие глубины Черного моря, – это газовая камера, где кислорода нет вовсе.

Благодаря Марлену Павловичу Аронову, начальнику первого черноморского рейса научно-поискового судна «Ихтиандр», я получил возможность своими глазами увидеть, как выглядит граница жизни и смерти в Черном море. Аронов поставил передо мной конкретную задачу – понаблюдать за распределением и поведением мерланга, небольшой рыбки из семейства тресковых. Судя по записям эхолота, мерланг держался возле края шельфа. Туда мы и опустились в «Тинро-2» с Николаем Суровым. Я посмотрел на глубиномер: 90 метров. На дне я увидел уже знакомых мне маленьких двустворчатых моллюсков – фазеолину. Они покрывали примерно половину площади дна. Среди фазеолины то тут, то там поднимались, словно башенки средневековых замков, друзы мидий. Тут же валялись и створки погибших мидий. «Вряд ли их кто-то съел, – подумал я, – скорее всего они просто умерли от старости, тело моллюсков разложилось, а створки остались».

Внезапно в лучах прожектора мелькнула серебристая рыба. Я замедлил ход подводного аппарата. Рыбки стали собираться в зоне света прожекторов «Тинро-2». Тройной волнистый плавник на спине позволял уверенно определить, что это мерланг – рыба семейства тресковых. Я отметил глубину: 100 метров.

Мерланги совсем не боялись света. Рыбы подплывали на расстояние 3 м к подводному аппарату, а самые смелые еще ближе. Они выныривали откуда-то из темноты и безбоязненно входили в освещенную прожектором зону перед подводным аппаратом. Рыбы широко раскрывали рот и хлопали жаберными крышками. Это был признак того, что мерланги питаются. В свете прожекторов рыбам хорошо были видны гребневики, которые, словно паутиной, опутали придонный слой воды. Гребневики – маленькие сверкающие шарики с длинными нитями – легко парили над морским дном. Рыбы жадно и без разбора хватали любой планктонный организм, который попадал им в поле зрения. Я впервые наблюдал сцену охоты, вернее, расправы в подводном мире, и она поражала беспощадностью. Никаких признаков вялости, обычно наблюдаемых при кислородном голодании, я у мерлангов не заметил. Наоборот, они демонстрировали отличный аппетит. И это в зоне, где содержание кислорода в воде было всего 1 %, то есть в пять-семь раз меньше его содержания в поверхностных слоях морской воды.

Неожиданно один из мерлангов стремительно бросился на подводный аппарат и со всего разгона ударился головой о светильник. Оглушенный, едва подрагивающий плавниками, мерланг медленно опустился на дно и отплыл в сторону. Что с ним случилось? Почему он помчался на светильник, словно камикадзе, на противника? После погружения Борис Выскребенцев, специалист по поведению рыб, объяснил эту бурную реакцию мерланга наркотическим действием света.

«Тинро-2» двигался к краю шельфа, в сторону зоны сероводородного заражения. Судя по карте, перегиб склона должен был начаться на глубине 110 м. Мерланги плавали все так же спокойно на высоте от 2 до 3 метров над дном. Больше всего рыб было на самом крае шельфа, впритирку к границе сероводородной зоны – вот что удивительно!

Мы прошли еще сотню метров, перевалив через округлую бровку склона, и тут я заметил, что признаки жизни на дне исчезли. Пропали самые стойкие – моллюски фазеолина и асцидии циона интестиналис. Однако мерланги все так же беззаботно плавали над безжизненным дном, словно играя со смертью. На глубине 120 метров в воде, по-видимому, еще оставался кислород, но для донных организмов его уже не хватало. В двух метрах от рыб, прямо под ними, была зона смертельного газа – сероводорода, но мерлангов это, казалось, вовсе не смущало. Они спокойно плавали, питались гребневиками, но и глубже не опускались.

Глубиномер тем временем показывал уже 150 метров. Мы находились над крутым склоном, покрытым темно-серым илом. Тут уже не было видно ни одной живой «души» – ни на дне, ни в толще воды. Мерланги остались выше. Пора было возвращаться обратно. Мы развернулись и пошли обратным курсом точно на север, придерживаясь естественного понижения рельефа дна – Анапского подводного каньона. На дне каньона лежал толстый слой мягкого пушистого на вид ила.

Когда «Тинро-2» вышел на глубину 110 м, нам стали попадаться какие-то странные ямы, похожие на следы, оставленные слонами в глинистой почве близ водопоя. Округлые, глубиной сантиметров десять, с плоским донцем, эти ямы усеивали все дно вдоль нашего маршрута. «Что за наваждение, – подумал я. – Кто же это здесь натопал? Ну, не слоны же, в самом деле!». Ни одна разумная мысль не приходила мне в голову по поводу происхождения странных ям.