Апокриф. Давид из Назарета - Рене Манзор

– Кто послал тебя сюда, дьявол?

– Первосвященник Каифа.

– Лишь один Иешуа является первосвященником.

– Такое святотатство будет стоить тебе жизни, старик. Но я готов сохранить тебе ее, если ты ответишь на мой вопрос: кто является предводителем вашей секты, «любимым учеником» Иешуа?

– Учитель любил всех своих учеников, не делая между ними различия.

– Вранье! Одного из вас он выбрал своим преемником. Вы скрываете его, как скрывали тело своего лжепророка. Где он?

– Он сидит одесную Отца Всемогущего. А все мы, кого ты собираешься лишить жизни, будут рядом с ним в сей же вечер.

Начальник охраны Храма криво улыбнулся и пробормотал:

– Ну что ж, в таком случае… передай ему от меня привет.

Резким движением Савл ткнул факелом ему в рот. От горящей смолы у старика загорелась борода и опалились ноздри. Несчастный попытался оттолкнуть нападавшего, но тот перерезал мечом ему горло от уха до уха.

Старик упал, дергаясь в конвульсиях.

Так закончилась его жизнь.

Кумран, Иудейская пустыня

Солнце, словно ленивый, озлобленный бродяга, спускалось к горизонту. Оно походило на какого-то языческого божка, который удостаивал своим светом караванщиков и в то же время мог в любой момент обжечь их жаром своих ласк или холодом ночи. Как и у плотоядных растений, красота пустыни была ее самым грозным оружием. Просившие у нее приюта рисковали получить отказ в гостеприимстве. Поскольку властелин здешних мест был варваром, вводящим пришельцев в заблуждение, он посылал свои проклятия, невзирая на лица. Это могли быть и потеря ориентации в результате песчаных бурь, предсказать которые не представлялось возможным, и нежелательный ночной визит местных обитателей – змей и скорпионов.

Семь лет ушло у Давида на то, чтобы приручить эту серо-коричневую пустыню Иудеи. Ему уже были знакомы все ее гряды и рыжеватые утесы. Даже с закрытыми глазами, лишь уловив направление ветра, он мог сориентироваться, двигаясь между ее меловыми холмами. Давид предчувствовал ее гнев и знал, когда следует укрыться в изрытых пещерами ущельях.

Давид был низкорослым для своего возраста. Черные как вороново крыло, взлохмаченные волосы, скулы, выступающие под загорелой кожей, – он был похож на маленького дикаря, который, словно растение в пустыне, брал у жизни все, что только было возможно. Шелушащаяся кожа на носу говорила о том, что это всего лишь ребенок, но хмурый пронизывающий взгляд свидетельствовал о том, что детства-то у него и не было.

Мать Давида, Мария, вынудила его променять ласковость Назарета, где родился мальчик, на одиночество в юности, удручавшее его с каждым днем все больше. Ожидалось, что удаленность их фермы от селений оградит ребенка от врагов их рода, но рано или поздно ему придется покинуть родные стены. И четырнадцатилетний Давид решил: пусть лучше это случится рано. Не желая жить затворником, он лелеял надежду поднять знамя борьбы там, где его выронил отец.

Крестный Давида, зелот Шимон, изо всех сил старался разубедить мальчика, но его прошлое участника сопротивления было плохим примером. К тому же он и сам хотел обучить Давида искусству ведения боя, чтобы подготовить его к тому моменту, когда он больше не сможет урезонивать парня. И всякий раз, когда они шли охотиться или набрать воды в колодце кумранских купцов, старый повстанец останавливался, чтобы потренировать своего подопечного.

– Ты убит, – раздалось бормотание за спиной Давида. – Ты не услышал, как я к тебе подошел, а значит, ты убит.

Юноша, весь сжавшись, повернул голову. Шимон, словно призрак, стоял у него за спиной на расстоянии вытянутой руки. Давид резко развернулся, держа сику в правой руке. Орудовать этим коротким мечом, которым пользовались зелоты в боях с римлянами, было очень удобно. Но Шимон легко отбил удар своего крестника и нанес ответный удар Давиду в плечо, повалив парня на землю. Потом, пряча меч в ножны, наставник улыбнулся при виде того, как его подопечный перевернулся и стал с трудом подниматься.

Давид обожал драться, и подтверждением тому были многочисленные синяки и шрамы на его теле. Марию они приводили в бешенство, а он, будучи патриотом, считал, что так и должно быть. К тому же это был единственный выход ярости и отчаяния, которые бурлили в нем со дня казни отца. Именно это и позволило ему пережить детство, то время, когда были утеряны связи, отняты мечты. Настойчивость в стремлении овладеть боевыми искусствами Давид ценил в себе больше всего. Он был отнюдь не богатырского телосложения, природа обделила его в этом, но борьба с более сильным противником заставляла его преодолевать все страхи, не обращать внимания на свои недостатки, не искать самооправдания и не давать себе поблажек.

Нанося без передышки безжалостные удары кулаками и ногами, Шимон продолжал наступать на своего подопечного, заставляя его отступать.

Крестник контратаковал, рассекая воздух мечом, но зелот ловко уворачивался от каждого удара, как хищный зверь. Давид пытался нащупать слабое место своего противника, пока очередным его приемом не был обезоружен.

Его сика упала на землю.

– Используй то оружие, каким наградил тебя Господь, – посоветовал ему Шимон.

Мальчик наклонился, чтобы взять горстку песка и потереть его между ладонями. Учитель и ученик смерили друг друга взглядами и осмотрелись, оценивая свое положение. Неожиданно Давид кинулся на крестного. Они стали наносить друг другу удары ногами и кулаками столь быстро, что трудно было разобрать, кто берет верх. Юноша чуть было не упал, но, отскочив, сохранил равновесие. Бросаясь головой вперед, под руку своему наставнику, он нанес ему удар в живот со всей силы.

От этого удара зелот сложился вдвое и упал на колени. Этим тут же воспользовался Давид. Чтобы полностью нейтрализовать противника, он накинулся на него сзади и стал душить. Не ожидавший такого напора Шимон напрасно пытался высвободиться.

– Забери меня с собой в Иерусалим, – попросил мальчик, не отпуская его.

– Ты будешь потом жалеть об этом, Давид, – сквозь зубы процедил Шимон, с трудом дыша.

– Мать отпустит меня, если ты ее об этом попросишь. Я хочу увидеть Святой город во время Пасхи!

Воспользовавшись тем, что его крестник отвлекся, Шимон перебросил его через себя и уложил на землю, затем, немного отдышавшись, сказал:

– Ты его уже видел, Давид.

– Тогда я был слишком маленьким.

– Я тебе уже сотни раз рассказывал о Пасхе, с тех пор ничего не изменилось, ты же знаешь.

– Я хочу все увидеть сам, – настаивал юноша. – Я готов познакомиться с миром.

– Может быть. Но мир еще не готов познакомиться с тобой.

– Мне уже четырнадцать лет, дядя! – возразил, поднимаясь, Давид. – Я почти мужчина! Ты научил меня драться, и теперь я никого не боюсь. Я хочу примкнуть к зелотам.