Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке - Василий Авченко

В апреле 1938 года отца арестовали по «политической» статье – вероятно, по чьему-то доносу. Под стражей Михаил Куваев пробыл сравнительно недолго – его дело прекратили в январе 1939 года. Однако вместе с прекращением дела прекратилась и карьера: ни одного шага вверх по служебной лестнице Куваев-старший уже никогда не сделает (хотя власть, сменившая кратковременный гнев на длительную милость, не забывала оказывать ему весьма почётные знаки внимания: в ноябре 1946 года отец будущего писателя получит медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», а 28 июля 1951 года – высшую советскую награду, орден Ленина за «безупречную работу на железной дороге»).

Сестра Галина Куваева (р. 1931) вспоминает: «По характеру Олег был похож на отца. Отец очень много читал. Тоже был молчаливым». В семье, как можно судить, бытовало мнение, что отец не реализовал себя. Так, в одном из писем, отправленных Галине с острова Врангеля весной 1963 года, Куваев, поделившись сомнениями, связанными с грядущим выбором между геологией и литературой, даёт понять, что, несмотря на возможные неудачи, готов всё поставить на карту: «В крайнем случае, сделаю папкин дубль: жизнь талантливого неудачника. Хе-хе!»

Осенью 1939 года семья перебралась в деревню Ивакино между Свечой и Юмой, в 1941-м – в Кузьмёнки Юмского сельсовета (этой деревни ныне тоже не существует). Здесь в 1942 году Олег пошёл в первый класс, причём первой учительницей стала его мама.

Законы биографического жанра требуют развернуть в этом месте красочную и подробную картину счастливого детства, прошедшего едва ли не на лоне природы, под благодетельным покровом патриархального сельского быта, но материалов, позволивших бы сделать подобный композиционный ход, явно недостаточно. И виной тому не какие-то козни и неурядицы, подстроенные судьбой (утрата писем, потеря дневников, отсутствие заинтересованных собеседников), а индивидуальные особенности куваевской памяти.

В 1964 году Куваев заносит в рабочую записную книжку ряд мыслей, которые возникли у него в ходе изучения «Творческой эволюции» Анри Бергсона: «Мы живём в непрерывном потоке психики. Ничто не повторяется. Память – хранитель отдельных фрагментов. Принцип подбора „хранить“ или „не хранить“ сложен, случаен, капризен, субъективен. Чересчур значительно субъективен. Я могу помнить случайно подобранный камень где-нибудь на речной косе в один из сотен обычных дней и могу начисто забыть, как звали женщи, с которой прожили чуть не месяц, или через пару месяцев забыть имя-отчество своего начальства и т. д. Помнится ничем внешне не примечательное лицо в электричке и не помнятся фильмы, книги, люди, с которы был долго связан. Всё дело в потоке психики».

Спустя три года, уже в другой записной книжке, также выполнявшей функцию карманной литературной лаборатории, Куваев возвращается к раздумьям о причудливых механизмах собственной памяти и соотносит их именно с детскими воспоминаниями: «У меня плохая память. Память эмоций. Почти ни черта не помню из вятского деревенского детства. Это в тридцать-то лет! Думая о том, что собираюсь стать писателем, я не могу не думать и об этом свойстве своей памяти, так как необходимые для писательского ремесла залежи эмоций у меня просто не копятся. Но иногда бывает странное: в самый неподходящий момент (авторучку заправляешь чернилами, кофейную мельницу крутишь, читаешь что-то) по неведомым законам ассоциаций вдруг чётко всплывает объёмная, с цветом, запахом и эмоциональным состоянием того времени картина чего-то со мной бывшего. Сенокос около деревни Кашино. Чёрная лесная речка с почти стоячей торфяной водой. Там, где из лесу выходит дорога на Кашино, поляна, мост, большая берёза. Под берёзой – самое сухое место. Там наш „лагерь“. Рогульки, костёр около того места. Солодовые коржики. Сладковатые. Очень вкусны с молоком. Грибовница, которая всегда варится из грибов, набранных по дороге из Кузьмёнок (кажется, около 7 км). Грибы вдоль той дороги росли всегда громадных размеров и червивые. Отец их варил, несмотря на червей, „с мясом“. С берёзы падали клещи, почему-то только на меня. Клещ в волосах, тугой, как резина. Плохо помню мать. Эмоционально плохо помню. Её лицо. Очень часто почему-то вспоминаю реку Паляваам. Мы с Серёгой курим на высоком берегу в ольховнике. Вечер. Комары. Тихо и прохладно. По реке сверху неторопливо плывёт громадный гусь. Он как-то нерешительно плывёт и целиком погружён в свои мысли. Потом гусь как-то решил, принял решение, махнул лапой и быстро поплыл обратно. Не стой!»

Пока Олег учился в начальных классах, отец работал на одной из станций Котельничского района, но в 1944-м его перевели ближе к семье – дежурным на разъезд Юма Свечинского района Кировской области. Название этого разъезда не может не вызвать восторженных эмоций у современного синефила, привыкшего заученно восхищаться классическим вестерном Делмера Дэйвса «В 3:10 на Юму» (тот, кто не видел исходный вариант этой ленты 1957 года, наверняка имеет представление о её ремейке «Поезд на Юму», снятом полвека спустя и украшенном присутствием Кристиана Бейла и Рассела Кроу).

Покинув Кузьмёнки, Павла Васильевна с детьми перебралась к мужу, поэтому в 1944–1949 годах Олег жил на разъезде Юма, а учился в семилетней школе одноимённого села, находящегося в четырёх километрах от дома.

Мать продолжала работать учительницей: «На примере матери я вещественно, если так можно сказать, усвоил понятия „сельская учительница“ и „ликбез“… „Ликбез“ – это когда мать поздно вечером шла за десять километров в глухую лесную деревню. В качестве оружия, скорее морального, она брала „вильцы“ – так в Кировской области называются маленькие двузубые вилы, которые применяются при вывозке навоза на поля. В наших лесах в те годы была пропасть волков. Зимой волчьи стаи зверели. А „сельская учительница“ – это школа в селе, которое также называлось Юма и куда мать ежедневно ходила за четыре километра. Это ещё корова, огород, сенокос и прочее. Мы жили в деревне, и кормиться было надо. Летом мать ничем не отличалась от колхозных женщин».

Десятилетку – школу-интернат для детей железнодорожников – Олег окончил в Котельниче той же Кировской области в 1952 году. «Котельнич – старинный город, но он много раз выгорал, из старины там разве что остались купеческие лабазы на Советской и сам дух старого уездного города, – вспоминал он. – На правобережье Вятки, на огромных глинистых обрывах, можно было гонять на лыжах вплоть до полной возможности сломить себе шею; на левом берегу был затон для речных судов, где зимой шёл ремонт колёсных пароходов. Школа была хорошая, с традициями, выход же агрессивным ученическим настроениям мы находили в извечной войне интерната с окраиной Котельнича, отделявшейся от интерната оврагом».

Галина Куваева писала: «В детстве Алик (так близкие звали Олега. – Примеч. авт.) был слабенький, тщедушный, к тому же военные годы». Но уже подростком он пристрастился к лыжам, рыбалке, охоте, заметно окреп. «Интересы мои рано замкнулись на двух вещах: книгах и ружье. Ружьё я начал выпрашивать лет с семи, но получил его только когда учился в 8-м классе. До этого я держал нелегально добытую шомполку („пистонное“ ружьё XIX века, заряжавшееся с дула. – Примеч. авт.), к которой капсюль надо было привязывать тряпочкой, порох я добывал из железнодорожных петард», – так описывает Куваев свои школьные увлечения.