Игрушка ветра - Серина Гэлбрэйт

— Какого Дирга ты творишь? — проклятый сел, потирая место, куда попал локоть. Штаны хотя бы снять не успел, хвала Гаале. — Или это у тебя такие представления о «я буду стараться»? Плохо, как погляжу, Сюзанна своих новеньких муштрует.

— Добрый госпо… милорд…

— Герард, — перебил проклятый.

— Что? — растерялась Аверил.

— Герард. Моё имя.

У проклятых есть лишь одно имя, ни других имён, ни фамилий, ни титулов, это всем известно.

— Послушай, Вери, — Герард поднял обе руки, то ли чистоту намерений демонстрируя, то ли бдительность усыпляя, — понимаю, для тебя это в первый раз, тебе страшно, и ты наверняка наслышана обо мне всякого-разного, вернее, о братстве круга. Однако я заплатил за тебя деньги, и немалые. Прости за грубость и откровенность, но ты работница публичного дома и это, — он жестом указал на постель, — твои непосредственные обязанности. Я тебя не похищал, у меня нет намерений насиловать или принуждать тебя, однако за ту сумму, в которую ты мне обошлась, я жду если уж не соответствующего уровня обслуживания, то хотя бы покорности, согласия и… скажем так, твоей готовности принять моё внимание. Если я желаю чего-то… хм, особенного, то я заранее сообщаю об этом и хозяйке, и прос… девочке на ночь. Понимаешь, к чему я веду?

Аверил кивнула, медленно, неохотно.

Понимает. Клиент в своём праве, он заплатил и не ждёт, что выбранная девушка будет с визгом от него отбиваться. Он может уйти, пожаловаться матушке Боро и потребовать деньги назад либо компенсацию. Аверил же получит выговор. Или её накажут. Шерис по секрету признавалась, что у девочек вычитают из жалования. А у Аверил и вычитать-то не из чего, кто платит своей же собственности жалование? Комнату дали, кормят, одевают, ходить в ошейнике, словно рабыню имперскую, не заставляют — и то хорошо.

Могло быть и хуже.

— Я… — сияние щекотало ладонь, не торопясь успокаиваться. — Я прошу прощения… Я просто испугалась и…

— Тебе не надо меня бояться, — Герард опустил руки, подобрался ближе к Аверил. Коснулся кончиками пальцев её щеки, погладил осторожно. — Я не сделаю тебе ничего плохого.

Глаза будто темнее стали, уже не ясно-голубые, но синие, словно море, которое Аверил лишь на картинках и видела. Взгляд внимательный, ласковый, честный-честный, только и остаётся, что поверить, раскрыть объятия и принять неизбежное.

Однако в искренность проклятого верилось с трудом. И сияние, соглашаясь с хозяйкой, холодило руку, уплотнялось.

— Будь умницей, — Герард аккуратно забрал подушку, положил рядом, глядя Аверил в глаза.

Будь умницей, Аверил, ты же не хочешь расстраивать больную мать? Ей, бедняжке, и так несладко приходится…

Лживые слова, фальшивое сочувствие. Всем плевать и на презренную шлюху, и на её отродье с дурным глазом, от нечестивца прижитое.

Будь умницей, малышка, ты же помнишь, кому ты всем обязана? Безродная сиротка должна быть благодарна, что её не вышвырнули на улицу сей же час, едва гроб матери опустили в мёрзлую землю…

И когда Герард вновь дотронулся до щеки Аверил, пальцы разжались словно сами собой, выпуская сияние на волю.

Аверил заметила тень удивления в потемневших глазах, а в следующую секунду вспышка белого света смела проклятого с кровати, отшвырнула к окну и, кажется, приложила к стене под подоконником.

Глухой звук удара.

Тишина, вязкая, липкая.

С первого этажа доносилась музыка, голоса, звонкий смех, но Аверил слышала лишь отчаянный стук собственного сердца, слышала, как мечется оно в груди, заходясь от ледяного ужаса. Что она наделала?! Ударила клиента, особого, ценного, славного щедростью своей. Ударила члена ордена бессмертных.

Они жестоки. Злопамятны. Беспощадны. И без колебаний расправляются с теми, кому случилось оказаться у них на пути.

Герард поднялся на ноги почти сразу, плавным движением. Глаза темны, будто затянутое тучами небо, черты лица искажены негодованием, злостью. По комнате вдруг пронёсся невесть откуда взявшийся колючий ветер, загасил махом все свечи, опрокинул пустые бокалы на столе, всколыхнул края портьер, и только пламя в камине пригнулось, но удержалось на чёрных поленьях. Аверил вжалась спиной во вторую подушку, зажмурилась снова.

Её убьют. Здесь и сейчас.

Наверное, оно и к лучшему. По ту сторону грани не будет боли, презрения, одиночества, существования жалкого, убогого.

И, быть может, там она встретит маму.

Стремительные шаги по комнате, оглушительный хлопок двери.

Аверил открыла один глаз. Проклятого нет. Куртки и рубахи тоже.

Ушёл?

Того хуже — отправился жаловаться на неподобающее отношение и требовать деньги назад.

Аверил открыла второй глаз и, подтянув колени к груди, обняла их руками, уткнулась лбом, влажным от холодного пота. Она совершила ошибку, страшную, непоправимую, роковую ошибку.

Казалось, прошла вечность. Вечность в томительном, липком от страха ожидании неизбежной расплаты, в заполнившем комнату полумраке, в оглушающей тишине, разбавляемой лишь далёкими, чужими звуками. Хотя умом Аверил понимала, что едва ли минуло больше нескольких минут.

Первой прибежала Шерис.

— Аверил? — суккуба обошла кровать и опустилась на край постели, положила тёплую ладонь на кольцо напряжённых рук, обхвативших колени. — Что случилось?

Дура, как есть дура. Верно отчим говаривал: безмозглое отродье, глаз дурной есть, а использовать себе на благо не научилась, бестолочь.

Подумать только — ударила проклятого! Будто ему сделается что от её силы, слабой, неумелой. Зато её накажут, наверняка накажут.

— Аверил? — повторила Шерис. — Он тебя обидел? Был груб? Ударил?!

Аверил мотнула головой, не поднимая, впрочем, глаз на суккубу. Шерис напоминала ей мать: высокая, статная, светловолосая, зеленоглазая. Она по-своему заботилась об Аверил, оберегала, насколько вообще возможно в публичном доме проявлять участие по отношению к невольнице. Поди, и сейчас всё бросила, включая клиента, если таковой уже имелся, и пришла на шум, зная, какую комнату обычно предпочитает проклятый.

— Ох ты ж, деточка, и что же ты сотворила-то, а? — скрипучий голос матушки Боро донёсся с порога и непонятно, жалеет она Аверил или потерянного клиента?

— Я слышала звук удара и эхо всплеска силы, — с вызовом ответила Шерис. — Сдаётся, мессир собрат в этот раз был менее обходителен, нежели обычно.

Матушка Боро переступила порог, закрыла дверь. Поцокала языком, комнату оглядывая, — Аверил подсматривала тихонько сквозь упавшие на колени пряди волос. А матушка неожиданно сгорбилась, схватилась за пышную, в корсет затянутую грудь, заохала громче, по-старушечьи.